Читать книгу - "Пространство и время - Георгий Викторович Баженов"

было понять. Она узнала, почувствовала, что ничего она не понимает в жизни, это только кажется, что она уже взрослая, и на вид она действительно взрослая, вон ребята влюбляются, и она сама влюбляется, и даже бог знает что уже случилось с ней (невозможно и понять), а на самом деле, если копнуть поглубже, ну ничего она не знает и не понимает, потому что в душе, далеко-далеко, она еще совсем дитя, защищается, правда, иной раз грубостью и цинизмом, а по жизни — она уже женщина и даже в скором времени — возможно, мать (боже мой!) — но разве она сама это чувствует, понимает, осознает до конца? Разве она ощущает себя именно в том возрасте, в каком она находится? Да нисколько. Внешне — куда там, бой-девчонка, созревшая, оформившаяся, и там и тут у нее — как картинка, а душонка-то внутри трепетная, детская, незащищенная, не понимающая еще ничего, — и такой-то ей нужно что-то решать? Рожать? Но как тогда дальше жить? Куда ребенка девать? Кормить чем — и его и себя? И вообще — миллион вопросов, на которые разве способна она ответить хотя бы даже сама себе? Ничего она не может ответить, на одно только в самом деле надеялась — пронесет, не может быть, чтобы что-нибудь плохое с ней случилось, правильно Ефим Петрович понял ее, а она возьми все да повернись вон как… Игорь к ней потом и так и этак — а она смотреть на него не может, весь вид его — виноватый, будто побитый, и глаза тоже виноватые, бегающие, и все слова его — испуганные, жалкие, — все это вызывало в ней только протест и что-то похожее на отвращение — обман, обман один… Ипашка перед армией тоже все время добивался, тоже лез к ней, но ей смешно было, ведь она знала: она — командует, он — подчиняется, и поэтому никогда ничего плохого случиться не могло, куда там Ипашке, а тут, на этой вечеринке…

Нет, нельзя понять, как все случилось!

И главное, сколько бы она ни презирала Игоря, сколько бы ни делала вид, что ей ненавистны любые его слова и объяснения, она сама-то знала, что виновата только она. Сама!

Хотя тут же словно спохватывалась: но в чем же, в чем она виновата?

И что же теперь делать? Рожать?

Нет, только не это! Что угодно — только не рожать…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Солнце в этот первый июльский день выкатилось из-за горизонта жаркое, знойное, и уже часам к восьми дышать было нечем — нещадно парило, и воздух, густой, влажный, тяжелый, казалось, душил дыхание, каждый вдох давался с трудом, на лбу выступала испарина, а сердце будто не просто билось, тяжко ворочалось, переминалось, перекатывалось в груди из стороны в сторону. Круг солнца взбирался все выше и выше над горизонтом, с каждым часом небо становилось бездонней, безграничней, а солнце заметно уменьшалось, превращалось в кипящую, жгучую точку цвета яркого яичного желтка на темной, почти фиолетовой сини распахнутого во все стороны неба. В такие дни спастись от жары и духоты можно только у воды — к счастью, ее было вдоволь в Озерках, так что ранним субботним утром почти все озерчане потянулись кто на пруд, кто на речку Веснянку, а кто и на дальние озера с прицелом не просто отдохнуть и покупаться сегодня, но и закинуть ввечеру наживку на золотистых и толстобрюхих карасей и линьков.

Даже и Ипатьевым в это время пришла в голову шальная мысль: а не устроить ли свадьбу на берегу Веснянки? Пологие ее берега, переходящие в сплошь покрытые полевыми цветами луга, — во-о-он они, совсем рядом, и в общем-то не составляет особого труда перенести столы к берегу реки и накрыть их. И разве это плохо, действительно, если в такую палящую духоту гости будут наслаждаться прохладой реки, можно и искупнуться в ней, кому уж совсем невмоготу станет, да и как это вообще прекрасно и необычно — устроить свадьбу под открытым небом, на берегу реки, посреди луга, где так густо-терпко пахнет буйными в цвету бело-золотистыми ромашками и нежной розово-медовой кашкой!

Так и порешили сделать… И хотя хлопот, конечно, поприбавилось, но ведь, в сущности, угощение было приготовлено заранее, и поэтому главная забота была — разогреть уже готовое… А для этого прямо на берегу быстро и ловко выложили из кирпича небольшую печурку — три стенки, поверх которых уложили чугунную плиту с разъемными кольцеобразными отверстиями, — что еще надо, чтобы огонь березовых полешек весело и золотисто плясал внизу, а сверху в кастрюлях и чугунах побулькивало наваристое угощение? За угощение это отвечали в основном две закадычные подруги — Катерина Ильинична и Лизавета, и хотя кое у кого были поначалу сомнения, можно ли доверить им такое ответственное дело, вскоре все сомнения рассеялись сами собой, потому что Лизавета с Катериной Ильиничной, хоть и опрокидывали время от времени стаканчик за веселую и дружную работу, дело свое делали с таким жаром, что и помощницы заражались их энтузиазмом и готовы были бежать даже в соседнее село, если будет вдруг такое указание от подруг-кашеваров.

К вечеру из поселка к берегу реки потянулись гости на свадьбу. На фоне синеющей Веснянки ярко полыхает жаркая печурка, постреливая и пощелкивая в небо переходящими в бесцветность ало-желто-фиолетовыми искорками, рвется вверх сизоватый, почти туманно-белесый, почти невидимый дымок — так хорошо прогорают на воздухе березовые поленья, а рядом в белых фартуках и в белых высоченных колпаках почти приплясывают в непонятно-сложном танце две горяче-пунцовые русские бабы, а чуть дальше от печурки, вдоль берега реки, протянулись столы, которые разве что не ломятся от угощений, а чуть дальше и чуть ниже — во все стороны — раскинулись луга в ярком оперении цветов, в душном ароматном запахе, и надо всем этим чудом раскинулось уже не такое знойное ввечеру небо, в котором трепещет, будто запутавшись в невидимой паутине, то ли рыже-сероватый околышек овсянки, то ли серо-рыжеватый хохолок луговой синицы…

…Уж когда опрокинулись над темной синью Веснянки белесые звезды и по заберегам пошли бродить-густеть сумерки, а над дальней, ветвистой, густо разросшейся ивой, за пышным покровом которой почти спряталось соседнее с Озерками село Долгопрудное, показался острый рожок полумесяца, тогда свадьба вовсю уже набрала ход, над столами клубился гомон, горели страсти, звенели рюмки и стаканы, на ближнем конце стола затягивали одну песню, на дальнем — заглушали ее другой, а посреди этого гомона и веселья, в центре стола, сидели Томка с Геной. Томка не в белом платье и не в белой фате, как того хотели все родственники, а просто в