Читать книгу - "Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 2 - Николай Корнеевич Чуковский"

— Я сегодня полежу здесь, — сказал он. — Ты мне не мешай.

Войдя, он захлопнул дверь перед самым ее лицом и закрыл на ключ.

В комнате был беспорядок и полумрак. Края опущенных штор светились, будто расшитые золотом, и только по этому можно было догадаться, что на дворе день и солнце. Комната сегодня еще не проветривалась, и воздух был полон множеством запахов, сладких и кисловатых.

Оставшись один, Талдыкин прежде всего медленно пошел между стульев к зеркалу.

В компате стоял сумрак, и лицо Талдыкина, отразившееся в зеркале, казалось бледным. Талдыкин считал, что бледность идет ему. Долго с наслаждением разглядывал он себя, то приближаясь к стеклу, то удаляясь. Разглядывать себя было для него привычным, любимым занятием, на которое он тратил часто по нескольку часов подряд. Когда он смотрел в зеркало, его покидали все посторонние мысли.

Взяв со стола гребешочек Александра Григорьевича, он еще раз любовно взбил на голове волну. Взгляд его упал на флакончик с одеколоном. Он открыл флакончик, вылил немного одеколона себе в горсть и вытер ладонью лицо. Жаль, что он не захватил с собой никакой бутылочки, а то можно было бы отлить себе одеколона про запас.

Потом подошел к письменному столу и попробовал выдвинуть ящики. Но все ящики были заперты на ключ. Тогда он попытался открыть платяной цткаф. Но и шкаф был заперт. Он влез на стул и стал шарить на верхушке шкафа. Руки его погрузились в мягкую пыль. Он и тут ничего не нашел. Вытерев пальцы о брюки, он соскочил со стула.

Он и сам не знал в точности, чего ищет. Его попросту разбирало любопытство. Раз уж ему удалось сюда попасть, он не уйдет с пустыми руками. В этой комнате могло быть много интересного.

Пошарив под столом, под шкафом, он остановился возле подоконника и приподнял бахрому шторы. Большие квадратные руки его на мгновение озарились солнцем.

На подоконнике в углу лежала круглая печать обычного канцелярского вида.

Печать!

Это вещь деловая, это нужная вещь. С печатью можно очень многое, печать всегда пригодится. Всякая бумажонка получает вес, если на ней есть печать.

Печать!

Талдыкин схватил ее, поднес к стеклу, отгибая штору головой, и попробовал рассмотреть, что на ней вырезано. Но печать была слишком грязна, и он ничего не разобрал. Тогда он поднес синий кружочек ко рту и стал дышать на него. Затем быстро прижал его к самой середине своей ладони.

На ладони кружочек отпечатался превосходно. В центре стояла надпись: Правление. Под надписью скрещенные серп и молот. Буквы по краям были сбиты и вышли неясно. Талдыкин разглядел только РСФСР и еще одно слово — Центральный. Впрочем, сбитые буквы тоже достоинство. Печать, которую трудно разобрать, много лучше печати, которую разобрать легко.

Талдыкин сунул печать в карман. Он был доволен и возбужденно прошелся раза три по комнате из конца в конец, с грохотом задевая стулья. Мечты шныряли в его мозгу.

Потом он повалился в неубранную постель Александра Григорьевича. После чая голова прошла, но хотелось полежать. Он был рад, что не служит и может валяться, когда ему вздумается. В квартире было тихо. Талдыкин закрыл глаза и уснул.

Когда он проснулся, края штор уже потухли — и солнце теперь озаряло другую стену дома. Талдыкин нащупал в кармане печать и с удовольствием посмотрел на свою левую ладонь. Потом вскочил, опять поправил перед зеркалом волну и вышел из комнаты.

— Ты обещала мне денег, — сказал он ласково.

Он поцеловал Анну Мироновну в лоб.

Анна Мироновна ушла к себе в спальню. Он стоял в коридоре и слушал, как шлепали ее шаги. Она вынесла ему два червонца.

Талдыкин вышел на лестницу и захлопнул за собою дверь. Можно теперь пойти пообедать, сыграть.

Талдыкин возвращался домой на закате. Закат был красен, жарок и угрюм. Он шел прямо ему навстречу.

Пылали вершины липок на заводской улице, пылали крыши, стекла, мостовые, и среди этого пламени черным столбиком двигался Талдыкин, расстегнув пиджак и засунув руки в карманы.

На лице его тоже был отсвет горящего неба, и пластырь над глазом светился, как темный рубин.

Он осторожно обернулся и заглянул в переулочек, где давеча перерезал канат. Там было уже все исправлено.

Вместо колышка из мостовой торчала толстая тумба, а вместо каната через забор был переброшен стальной трос.

«Стараются, — огорченно подумал Талдыкин. — Чинят».

Он миновал завод, никого не встретив, и поднялся к себе. Комната Талдыкина окном своим обращена была прямо к закату и полна пламени. Он вошел в нее, как в печь, где на стене сгорали черные перекладины оконных рам. Скинув кепку, он сел на кровать, размышляя, чем бы заняться.

Он снял со стены балалайку и положил ее себе на колени. Струны тихо тренькнули не в лад. Талдыкин нахмурился. Балалайка ему не поддавалась. Он жалел, что купил ее.

Повесив балалайку на место, он сел за стол и вынул из кармана печать. Он поставил печать перед собой и смотрел на нее, мечтая. С помощью этой печати он может изготовлять удостоверения личности, больничные листки, ордера, талоны, пропуска, даже профсоюзные билеты и расчетные книжки. Воображение его работало туго, но упорно. Нужно еще будет достать где-нибудь разные бланки. Это устроится со временем. Если за дело взяться толково, расчетливо, тогда держись. Талдыкин чувствовал себя могучим.

Но мечты мало-помалу утомили его. С бланками придется хлопотать, возиться. А Талдыкин не любил никакой возни. Впрочем, об этом еще есть время подумать, успеется. Он взял печать и положил ее в ящик стола.

Медленно пододвинул он к себе тетрадку и открыл чернильницу.

В тетрадке оставалось еще десять чистых страниц. Тщательно вывел он пером «Д. Талдыкин», и спокойствие охватило его душу.

Снова и снова повторял он свою подпись на алой от заката бумаге, строка, за строкой. Все извилистей, все эффектней, все виртуозней становился росчерк.

«Д. Талдыкин», — писал он, глубоко удовлетворенный.

«Д. Талдыкин», — выводило перо. Он любил свою подпись, потому что она была частью его самого.

Он утверждал свое бытие в мире. Он ежесекундно подтверждал свое существование подписью.

Шло время. За обоями тикали тараканы. Волна падала Талдыкину на глаза, и он отбрасывал ее, нетерпеливо мотая головой. Темно-синяя туча все глубже врезалась в закат. Темнело. Лиловые тени ползли по склоненному талдыкинскому лицу. Но свет ему был не нужен — он мог подписываться в полной темноте. Он не замечал, как наполнялась сумраком шестиэтажная пропасть за его окном. Только два крайних стекла новой заводской пристройки тлели еще,