Читать книгу - "Последний полустанок - Владимир Иванович Немцов"

— Люблю. Но раньше я их просто учила, когда в школе задавали. Учила, как арифметику, как любой предмет. А не так давно поняла, вернее почувствовала, что без стихов жить нельзя. Стыдно признаться, но иногда от лермонтовских строк слезы выступают, и ты не знаешь, что же это такое? Сначала сердилась на себя — глаза на мокром месте. Ведь читаешь же не о смерти, не о горе, а о радостном мире, о звездах, о любви. И вдруг — слезы.

— Если не слезы, то волнение, высокое и радостное. А вот у той моей знакомой этого никогда не бывало. В ней не воспитали больших и глубоких чувств.

И, как бы жалуясь, Серафим Михайлович рассказывал Нюре, что ни сонеты Шекспира, ни страдания Вертера, ни любовь Татьяны не могли затронуть сердце его знакомой. Романтический Данко был для нее только символом. Катя и Даша из книг Алексея Толстого, шолоховская Аксинья оставляли ту женщину совершенно равнодушной. Такой же равнодушной она была и на работе.

— А я совершенно уверен, — продолжал Серафим Михайлович, — что только страстные, горячие натуры, с большим и многообразным душевным миром способны сделать что-то серьезное. Я мальчишка в сравнении с ними, я, конечно, многого не познал, не прочувствовал… Как хочется наверстать потерянное!

Поярков говорил вполголоса. Лицо его то ярко вспыхивало, как бы освещенное изнутри, то постепенно тускнело, особенно в те минуты, когда он говорил о «своей знакомой». Это сразу же заметила Нюра, и сердце ее болезненно сжалось. Впрочем, какое ей дело до равнодушных знакомых Серафима Михайловича? Она искренне любовалась им, хотя лицо его было самое обыкновенное, несколько вытянутое, крутой лоб, припухшие от бессонницы глаза, глубокая морщина между бровей. Но разве это видела Нюра? Нет, конечно. Она сумела разглядеть в нем и благородство души, и чуткое, беспокойное сердце — ту настоящую человеческую красоту, равной которой не существует в мире.

Серафим Михайлович вдруг стал задумчивым, он упорно смотрел на маленькие руки Нюры, огрубевшие от тяжелого, непосильного для них труда. Ведь когда-то она носила грузные свинцовые аккумуляторы, сгибала толстые провода, работала молотком и зубилом… А дома горы стирки, надо натаскать воды, поднимать чугуны и корыто. Лишь с недавних пор ее девичьи руки смогли отдохнуть от тяжестей.

— Я был в Италии, — как бы с самим собой заговорил Поярков. — Только у нарисованных мадонн, в скульптуре, у аристократок и девушек из контор и магазинов я видел руки такими, какими их создала природа. У всех же других женщин — с заводов, виноградников, у рыбачек — всюду я с грустью смотрел на их измученные, натруженные руки. Тяжело живет простой люд. И в других странах, где мне пришлось побывать, встречая даже очень хорошо одетую молодую женщину, я прежде всего смотрел на ее руки. Они мне говорили гораздо больше, чем одежда.

— И у нас так же, — вздохнула Нюра, рассматривая свои руки с синими, набухшими жилками.

Бережно, как драгоценность, Поярков взял руку Нюры и прижал ее к губам.

— Но так быть не должно. Я помню, когда ездил к Набатникову, то встретил женщин, которые ремонтировали дорогу. Бригадиром у них был здоровый наглый парень с тонкими усиками. Кизиловым прутиком он похлопывал себя по начищенному до блеска голенищу и насмешливо подгонял работниц. Я, помню, тогда разволновался, вылез из машины, накричал на парня. Тот лишь пожимал плечами. В чем, дескать, он провинился? Я поехал в дорожное управление, там мне посочувствовали, но, кроме обещания заменить бригадира женщиной, ничего поделать не смогли. Нет полной механизации. Нет специальных машин для ремонта дорог.

Поярков умолк, рассматривая на песке тени от куста сирени, пронизанного солнцем. Тени собирались в картинку, будто на экране телевизора, и в них он уже различал согнутые фигуры женщин в белых платках, носилки с песком и щебенкой и уходящую вдаль дорогу.

— В тот день мне показалось, что надо бросить все, — продолжал Поярков. — Пойти на завод конструктором, где вместо летающих дисков начать строить дешевые и простые дорожные машины, транспортеры, канавокопатели… Но вот, подъезжая к Ионосферному институту, на плоской вершине горы я увидел устремленную в небо ракетную вышку. Я знаю Набатникова — дерзкого мечтателя и великолепного практика, твердо стоящего на земле. Он хочет заставить работать на нас космическую энергию…

— А Курбатов — солнечную.

— А тысячи других ученых, инженеров, строителей заняты энергией атома, ветра, воды… Многого достигли, но этого еще мало для того, чтобы совсем освободить женские руки от тяжелого труда. И тогда я вроде как прозрел. Раньше думалось, что работаю я для науки, чтобы возвеличить славу моего Отечества. Но основа основ, конечная цель моего труда как-то не принимала в сознании реальной осязаемой формы. Я знаю, что без «Униона» Набатников не обойдется. Здесь довольно сложная взаимосвязь, но факт остается фактом, что частица моего труда может привести к серьезному перевороту в энергетике. А если так, то мы будем столь богаты, так оснащены всякой механизацией, что даже товарищу Медоварову в голову не придет заставить вас или Римму поднимать тяжелые аккумуляторы.

— Но последние, ярцевские, с которыми я много работала, совсем легкие.

— Не говорите мне о ярцевских. Однажды они меня так подвели, что я видеть их не могу.

— Теперь совсем другие. Новая серия — АЯС-12.

— Не уговаривайте, Нюрочка. Я человек упрямый.

Откуда-то из-за кустов вынырнул Аскольдик и, многозначительно улыбаясь, прошел мимо. Нюра его не видела, рассеянно приняла извинения Серафима Михайловича — он должен уйти — и осталась одна.

Разговор об аккумуляторах ее взволновал, хотя, казалось бы, что в них особенного и что они решают в «Унионе»?

* * *

Упорно вспоминается тот печальный день, когда Борис Захарович зашел к Нюре в лабораторию и попросил протоколы испытаний новой партии ярцевских аккумуляторов.

Протоколы он просмотрел внимательно и, глядя на Нюру поверх очков, сказал:

— Вы, мой друг, давно уже работаете с этой техникой. Каково ваше просвещенное мнение?

Вначале Нюра не совсем поняла Бориса Захаровича. Вот протоколы, вот выводы.

— Да я не о том, — Дерябин бросил бумаги на стол. — Посоветоваться хочу, Анна Васильевна. Могли бы вы доверить новым аккумуляторам серьезное дело? Можно ли на них положиться?

Нюра отметила некоторые недостатки, упомянула о саморазряде, но в конце концов пришла к выводу, что АЯС-12 достаточно надежны.

Борис Захарович шумно встал и, пожимая ей руку, сказал: