Читать книгу - "Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Катя Качур"

чертовой родинкой на животе. Синеглазый, тощий, болезный. Я осатанел. Спустя два года, когда сходство только усилилось, даже мама (я перевез родителей в Москву) не удержалась, мол, что за черт? Она же не кошка, чтобы в одном помете рожать детей от разных котов? Я собрал у сыновей слюну, срезал волосы – темно-русый и белый – и отвез на экспертизу ДНК. Ответ был однозначен: и у того, и у другого стопроцентно мое отцовство. Я не остановился и в другую лабораторию привез пацанов лично. Из крошечных пальчиков взяли кровь, сравнили с моей – это железно была моя ДНК.

Когда им исполнилось по три года, к нам завалился Илюша. Он был обветрен, красноморд и пострижен налысо – подхватил от чукчей какой-то стригущий лишай и редкую половую инфекцию. Привез полтуши вяленого оленя и притырошного божка с большой писькой из оленьей же кости и кусочка жесткого меха. Подарил его Ленке и сказал:

– Это вам на размножение. Проверено на чукчах, божок работает.

– Божок работает? – рассвирепел я, готовый убить его у Ленки на глазах. – Это ты у него просил, чтобы один из моих сыновей был похож на тебя? Или сам приложил усилия?

Я орал как резаный, хотя понимал, что брат ни в чем не повинен. Результаты двойной экспертизы были у меня на руках. За год до зачатия Илюша уже слился в экспедицию и физически выпал из нашей столичной жизни. Он ничуть не удивился и подозвал пацанов к себе. Поцеловал в лоб темненького Ярика, пожал руку себеподобному Ларику.

– М-молодец, д-дружище! Жизнь п-пробивается д-даже сквозь асфальт.

Потом обнял меня и сказал просто, без пафоса:

– К-как же я по т-тебе скучал. К-как же без тебя п-пусто.

На мгновение я замер. Честно сказать, я тоже дико по нему скучал, но злость не давала мне признаться в этом даже себе самому. Я сжал его окрепшие плечи и попытался сглотнуть подступивший к горлу комок. Мы стояли так несколько минут, пока дети с грохотом не опрокинули на пол горшок с цветами.

– З-знаешь, – сказал он мне, когда мы затем глушили текилу, – в к-какой-то з-засрани, К-канаде или Ам-мерике с-ставили эксперимент. Лошадь д-держали в вольере со с-стеклянной стеной, за которой ж-жил самец з-зебры. Она с-смотрела н-на него г-годами и очень х-хотела. А п-потом ее оплодотворили нормальным ж-жеребцом. И у н-нее родился ж-жеребенок с п-полосками, как у з-зебры. М-мысли м-материальны. В-вот и все объяснение.

Помню, после этих слов я расквасил ему лицо и выбил массивной печаткой этот чертов передний зуб, который он и без того менял каждые два года. Дети забились под стол, Ленка орала на меня в истерике, Илюшу увезла скорая с очередным переломом носового хряща. Я потом долго ездил к нему в Склиф. Он не обиделся, просто стряс с меня денег на пластическое восстановление утраченной рожи.

– Н-ну я п-перегнул, – сказал он, когда его подлатали. – Н-не сердись на м-меня. Я з-знаю, как т-ты ее л-любишь.

Я обнял его снова, и мы, как два идиота, стояли в палате, словно провожали друг друга на бой. Врать себе бессмысленно. Дороже брата у меня никого не было. Ленка не поняла нашего перемирия, затаила обиду и перестала спать со мной в одной кровати. Она ютилась в соседней комнате на детском диване в обнимку с идиотским божком и его неумно радостным шерстистым писюном.

* * *

– Это неудивительно, – ответил я Эпохе. – Илюша был частью меня, он с рождения жил в каждой моей клетке, он прошил мои гены своим кодом, мою кровь своей кровью, мои мозги своим серым веществом. И я просто выплеснул его, равно как и себя, в Ленкино лоно. Потому что ровно половина моей сути – это он.

– Дааа, – задумчиво протянула бабка, – хорошо сказал, Старшуля. Были бы у меня красивые губы, я бы расцеловала тебя. Шалушика невозможно не любить… Зырь, зырь, как он вспотел! – Она вновь распласталась над нашей с Саней могилой. – Хлопочет! Хочет угодить тебе, дурачок.

– Да что вы на нем прямо зациклились оба! – обиженно пробурчал Саня.

Он был уязвлен небрежным отношением к собственному истлевшему телу и вообще считал себя обделенным. Я тоже бы от него с удовольствием избавился, но булгаковский «квартирный вопрос», как выяснилось, оставался актуальным и в нашем мире. Причем решить его было невозможно ни за какие деньги и заслуги. Ты был привязан к своему праху, месту на кладбище и тем, кто захоронен с тобой в одной могиле. Поговаривали, что через какое-то время наступало освобождение и переход в другую нематериальную институцию. Но так же как и при жизни мы ничего не знали о смерти, так и здесь мы не ведали, что с нами станет в следующей трансформации. Лишь у одной Эпохи не было территориальной зависимости. Она моталась где хотела, порой надолго исчезала, и я изнывал рядом с дебилом Саней, а то внезапно возвращалась, принося с собой свежий ветер и сплетни со всех мыслимых захоронений. Причину ее свободы я узнал далеко не сразу…

Глава 14. Игра

При жизни мне думалось, что, умерев, я сразу познаю истину. Мне откроются двери в неведомое, запретное, я пойму, как устроен мир и в чем справедливость, которую никак не удавалось постичь, обладая физическим телом. Я увижу всех своих родственников до седьмого колена, укоренюсь в веках, оценю мотивы своих прошлых поступков и даже смогу что-то отмолить и исправить. На деле все оказалось не так. Я тупо болтался над Пятницким кладбищем, не погруженный ни в какую тайну. И смысла в моей безоболочковой субстанции было не более, чем в ожидании на поселковой остановке автобуса, который давно снят с маршрута. Мы маялись от скуки и коротали время как могли.

Помимо наблюдения за процессом похорон и установкой памятников (нет-нет да места продавались новым «клиентам»), мы развлекались игрой, которую придумала Эпоха. Садились в круг, соединяясь краями своих материй, и каждый, втайне от других, выбирал по десять человек с нашего кладбища, сохраняя их в разряде невидимого. Затем Эпоха, как залп орудия, гаркала: «Проявись, бля!», и мы переводили своих избранников в видимый сегмент, словно открывали карты картинкой наверх. Если у кого-то были совпадения – в десятке Сани и моей, к примеру, попадался один и тот же персонаж, – мы приглашали его в игру. В результате в нашем кругу появлялись новые люди разных возрастов, национальностей, времен, что было неожиданно и весело. Скоро в эту забаву, которую я в честь бабки предложил назвать «Эпоха», играл весь Пятницкий могильник. Победившим считался тот, чьи «карты» ни разу за десять конов не пересекались с другими. Эпоха страшно мухлевала. Обладая