Читать книгу - "Цимес - Борис Берлин"

«Теперь-то уж точно — убью».

Симонетта — нежность Тосканы [1]

Девушка встала со своего места и приподнялась на цыпочки, чтобы достать сверху, из кармана дорожной сумки, упаковку бумажных салфеток. Коротенькие джинсовые шорты обтягивали ее так туго, только что не лопались на круглой попке. Затем снова уселась и зарыдала вновь. Совершенно бесшумно, только плечи вздрагивали, и сползшая от этого бретелька ее майки открыла ослепительно белую полоску незагоревшей кожи. А волосы у нее были с рыжеватым отливом…

Мы неслись со скоростью почти триста километров в час, вещи на полках едва заметно покачивались, небо сломя голову разбегалось в разные стороны.

«Н-да, все-таки постарел… — подумал я. — Раньше бы я на слезы даже и внимания не обратил, а только на… Вот он — пятый десяток, как ни крути…»

И, не медля ни секунды, я поднялся, сделал несколько шагов и оказался сидящим двумя рядами впереди — рядом с ней. Вернее — напротив.

Она подняла свое опухшее, зареванное лицо, и я пропал.

Дело в том… Понимаете, я ее уже видел. Раньше. И не раз, не два, а… Ну вот знал я ее, и очень хорошо. Очень хорошо знал.

Так мы и сидели, я — онемев от удивления, она — обиженно скривив надутые губки. Подумаешь, немолодой, явно потертый жизнью итальянский чико мешает хорошенькой и совершенно незнакомой девушке предаваться ее нехитрому горю. Ах, какая бестактность…

— Держите… — я вытаскиваю из кармана и протягиваю ей носовой платок.

— Спасибо, — она кивает на салфетки. — У меня…

— От бумажных салфеток бывают раздражения на коже. Особенно на такой, как ваша. Он шелковый, ну, держите. И не беспокойтесь, абсолютно чистый.

Сколько ей лет? Двадцать? Двадцать два, двадцать три? В двадцать три умерла Мия…

Мия, Мия…

…Я разглядываю ее откровенно, в упор.

Покатые плечи, маленькие узкие ладони, ступни совершенно непринужденно, по-балетному, носками наружу. И тоже — маленькие. А еще — золотистые брови, матовые скулы, губы чуть приоткрыты и вот-вот выдохнут — «Да…»

В общем, почти все, о чем можно мечтать.

— Вы смо́трите — наоборот…

— Наоборот? Это как?

— Как вам объяснить… Некоторые великие мастера умели так изобразить на полотне взгляд — с какой стороны ни посмотришь, глаза с портрета всегда направлены прямо на тебя. Всегда. Неотрывно. А вы смотрите в глаза, а взгляд поймать невозможно. Наоборот…

— Никогда о таком не думала…

— Хм… Верю. Я вспомнил об этом потому, что однажды уже видел подобное — прекрасное юное женское лицо и взгляд, который неуловим. Всем — и никому. И лучше не пытаться его поймать.

— Почему?

— Потому что потом уже не вырваться. Не отпустит. А может, сам не захочешь…

— Вы говорите странно… Кто она? Как ее зовут?

— Ее? Ее звали… Нет, сначала… А как зовут — вас? Тебя?

— Сима… То есть Симона…

— Пожалуй… Я буду звать тебя — Симонетта.

— А почему — пожалуй?

— Потому, что это имя тебе подходит, а ты — ему. И это хорошо. Вообще все хорошо, ведь мы встретились. Откуда ты знаешь итальянский?

— Это моя специальность — европейские языки. Английский, французский, итальянский…

— И почему ты плачешь? Впрочем, это не важно. Просто не плачь, и все. Оно того не стоит, и он — тоже.

— Откуда вы знаете?

— Говори мне «ты». Мое имя Сандро. Пожалуйста, всегда говори мне «ты».

— Сандро…

— Тебе идут слезы, но все-таки вытри их, а…

— Но у меня… неприятности. Вам легко говорить…

— Тебе. Тебе легко…

Она послушно кивает.

— Тебе легко говорить.

Послушная… Послушная девочка, послушная дочь, послушная любовница… Та, что еще не проснулась. Та, чей взгляд невозможно поймать.

Симонетта…

Размазывая слезы по щекам и забавно растягивая гласные — что-то славянское в ее лице и этом милом акценте — она долго и путано рассказывает мне свою историю. После окончания университета поехала с другом в Италию, сначала, конечно же, Венеция, а там бурная ссора с Ромео, разрыв, вот уеду — ему