Читать книгу - "Поздняя жизнь - Бернхард Шлинк"

никогда не оправится. Ваш сын еще младше, но ему было бы не легче. Дайте ему возможность проститься с вами. В последние недели он мог бы сидеть вместе с мамой у вашей постели и постепенно свыкнуться с вашим уходом.

В первый момент он почувствовал раздражение, оттого что врач явно перешел черту. Но вовремя заметил, что тот и сам это понял и немного смутился. Потом он прочел в его глазах уверенность в своей правоте и в важности совета, искреннюю симпатию и заботу о его сыне.

– Я вас понял.

Он встал. Врач тоже поднялся из-за стола и подошел к нему. Может, решил обнять его в знак утешения? Он сделал шаг назад, попрощался и вышел из кабинета, прежде чем врач успел что-нибудь сказать.

3

И вот он стоял в прихожей и удивлялся, что никак не может ни на что решиться, и это после того, как он так решительно простился с врачом. Через несколько часов он встретится с женой и сыном. Как? Заберет Давида из детского сада, словно ничего не случилось? А как быть с Уллой? Сначала промолчать и рассказать обо всем только после ужина, уложив Давида спать? Сидя с ней на диване, обняв ее за плечи, за бутылкой вина, перед горящим камином?

Прощаясь с врачом, он проявил решимость и сделает то же самое в отношении жены и сына. Ему не должно помешать то, что он уже не знает, к кому себя причислять – к живым или к мертвым, не понимает, как теперь относиться к самому себе. Он снял плащ, сварил кофе и сел на диван в гостиной.

Он знал: то, что сказал врач, еще не дошло как следует до его сознания. Так было всегда. Когда от него ушла первая подруга, его первая любовь, он только через несколько дней осознал, что ее больше не будет в его жизни, что он больше не увидит ее, не будет с ней говорить, прикасаться к ней, спать с ней. Лишь тогда он почувствовал боль и печаль. Нечто подобное он испытал и после успешной защиты диплома, когда он, лучший студент курса, почувствовал радость только через несколько дней; до этого он боялся верить в успех, ждал, что экзаменационная комиссия сообразит, что ошиблась, и вот-вот исправит свою оплошность. Иногда эта заторможенность ему помогала; он не реагировал эмоционально на неожиданности, на провокации, на кризисы, и все принимали это за хладнокровие, хотя это был вовсе не самоконтроль, а просто отсутствие чувств, которые появлялись позже. Часто на него обижались за его запоздалую радость по поводу подарка, признания в любви, ярких интимных моментов. Он даже начал задумываться, все ли с ним в порядке, стал подозревать себя в бесчувствии, в том, что просто знает, какие эмоции положено испытывать в определенных ситуациях, и выражает их сообразно случаю. А что положено испытывать в его ситуации – перед лицом смерти?

Ему было семьдесят шесть лет, и конечно, в последние годы он не раз задумывался о смерти. По профессии он юрист, а его главным увлечением была история – история права и история вообще. Умирать ему не хотелось, потому что он не узнает, как все пойдет дальше – дойдет ли до войны между Америкой и Китаем, если да, то кто победит, что будет с Европой и с Германией, что будет с человечеством в условиях глобального потепления. На бессмертие он не претендовал, но был не прочь продолжить существование каким-нибудь способом, который позволил бы ему следить за развитием событий и наблюдать жизнь в будущих столетиях так же, как в прошлых. С другой стороны, смерть избавила бы его от необходимости видеть, как отмирают леса и поднимается уровень Мирового океана, как кончается эра демократии и люди снова жаждут тоталитаризма. А иногда его охватывал удушающий страх небытия, вечного холода. И ему становилось стыдно. Небытие есть небытие – зачем же бояться того, чего нет?

4

Он посмотрел на часы. Задумавшись, он не заметил, как уснул. Это был упадок сил, который сопровождал его уже месяц и будет сопровождать до конца. Улла взяла машину, поэтому ему придется идти пешком; пора забирать Давида из детского сада.

Он делал это каждый день. Делал с удовольствием, но всякий раз боялся, что Давид наконец обратит внимание на то, что других детей забирают молодые родители, а за ним приходит старик, которому больше подошла бы роль дедушки. Вряд ли Давид уже заметил, но из любви к отцу скрывает это. А может, он ошибается? Может, Давид уже привык, как привыкли другие дети и их молодые родители, несколько лет назад и в самом деле считавшие его дедушкой? Он не хотел, чтобы Давид чувствовал себя изгоем, и надеялся, что все обойдется: скоро, в начале лета, детский сад кончится, а в конце августа Давид пойдет в школу.

Покидать территорию детского сада детям разрешалось только в сопровождении взрослых. Но Давид, увидев его, не стал дожидаться, когда он войдет во двор, а бросился навстречу и, не обращая внимания на окрики воспитательницы, выскочил на тротуар. Как это не похоже на моего тихого, робкого сына, подумал он. Сколько энергии, какая ловкость, какая радость бытия! Ему стало и весело и грустно. Он присел на корточки, раскинул руки в стороны, поймал сияющего, смеющегося сына и крепко обнял.

– Папа, я ему врезал!

Он сразу понял, о ком говорил Давид. Бен был самым большим и сильным в их группе, и всем от него доставалось.

– Он опять меня толкнул, а я ему врезал как следует, и он упал.

Он почувствовал гордость за сына, который долго терпел тычки и толчки и наконец решился постоять за себя.

– Молодец, Давид! Правильно сделал.

– А Анге́лика меня ругала. Она хочет поговорить с тобой.

– Ну что ж, пойдем, поговорим с Ангеликой.

Он встал, Давид взял его за руку, и они пошли к калитке.

Все было так, как рассказал Давид. Ангелика понимала, что со стороны Давида это была самозащита, но ее испугало, что такой спокойный ребенок вдруг проявил такую агрессию. Бен упал, сказала она, и поранился до крови; за ним пришла мама и увела его домой. Давиду придется потом извиниться перед Беном, а Бену перед Давидом.

– Я не хочу извиняться, – заявил Давид.

– Вот, пожалуйста, вы слышали: он не хочет извиняться. Он должен извиниться не за то, что защищался, а за то, что сделал Бену больно. Вы с ним поговорите?

Он решил подождать