Читать книгу - "Собаки и другие люди - Захар Прилепин"

С трудом сдерживая себя, чтоб не топотать по деревянной лестнице, я спустился и заглянул на кухню, где специально для Нигги оставили ночной свет – чтоб не обжёгся о печь в темноте.

Но и Нигги не было возле печи.

Без всякой надежды я заглянул под большой кухонный стол, заранее зная: там тоже пусто.

Однако, выпрямляясь, я уже слышал многочисленное живое дыханье самого разного размера существ из большой комнаты.

Дверь туда была открыта на треть.

Вослед за котом, догадался я, следующим пришёл Нигга.

Видимо, очнувшись, он решил, что печь не успокаивает его больше: она холодела и пахла пеплом. Легко обнаружив по запаху место сна своей хозяйки, он явился туда и, совсем чуть-чуть посомневавшись, мягко запрыгнул к ней на кровать.

Кот, придавленный Ниггой, взмяукнул, но вырвался, и, перебравшись через жену, лёг с другой стороны.

Когда явился сын, ме́ста рядом с матерью для него уже не было, – и он притулился у неё в ногах. Одеяла ему тоже не хватило, и он лежал, свернувшись почти в ровный кружок.

Злой же, пришедший последним, лёг на полу, головой в ножках кровати, на звериную шкуру.

Он всегда там укладывался, когда вечерами мы смотрели всей компанией кино. Однако перебраться туда спать он решился впервые, ведомый той же самой смутной тревогой, что и все остальные.

Пять душ мерно дышали: четыре мужчины, пришедшие в звериную ночь к матери.

* * *

Спустя несколько дней льдиная оборона рухнула.

Воды шумно несли грязные, взмыленные обломки льда, кривые, рогатые сучья, целые выдранные кусты.

Всё это выглядело сумбурно и неопрятно – словно река торопилась избавиться от тяготившего её.

Ещё неделю спустя, сойдя с Ниггой по голой и грязной земле к воде, мы увидели посреди реки чёрный горб той самой сосны, что я ежеутренне наблюдал в окне.

Упав, она вскинула над рекой длинный сук, направив его в сторону солнца, которое светило белым, прохладным светом. Другие, невидимые нам сучья вонзились в ледяной песок дна.

Проходя по горбине сосны, вода бурлила и пузырилась.

Встав на край высокого берега, Нигга склонил лобастую свою голову к воде и несколько раз пролаял.

Чёрные слова его отдались эхом по теченью ниже, где с ветки вспорхнула птица и полетела вдоль реки, обгоняя воду.

Нигга

Сосед был крикливый, скандальный, но, если настроение хорошее, – приветливый.

Звали его Никанор Никифорович.

Хорошее настроение случалось редко; однако идёшь себе посреди тихой деревенской осени мимо его дома, а он вдруг – даже вздрогнешь иной раз – зовёт со своего двора резким голосом:

– …ничего не болит у тебя?

– Слава богу, нет, Никанор Никифорыч, – отвечаю.

– И печёнка не болит?

– Нет-нет.

– Молочка парного не хочешь?

Тут я останавливаюсь.

– Никак козу себе завёл, дядь Никанор?

Только теперь дверь во двор открывалась – и показывался сосед; до сих мы разговаривали через его высокий забор. Никанор Никифорович добрейше улыбался.

Вид у него в добром настроении был чуть всклокоченный и озорной.

В остальное время – начальственный и недовольный. Словно к нему вот-вот кто-нибудь обратится с просьбой – а он уже заранее всем отказал.

Серьёзную часть своей жизни он прослужил лесником, но, невзирая на это, непрестанно браконьерствовал.

Он жил один, оставив жену и дочь в городе.

Жена приезжала редко; первые часа три с их двора не раздавалось никаких звуков, а потом он вдруг, словно ему уронили кувалду на ногу, вскрикивал – и дальше начинал орать, пересыпая свою речь матерной руганью. Ругался он сноровисто, искренне, злобно.

Я не слишком пытался понять, чем именно он недоволен; думаю, что всем: дочерью, тратами, приездом жены, отъездом жены, нахлынувшими воспоминаниями, всяким поперечным словом.

Жена всегда говорила тихо, и, признаться, голоса её я не знал, хотя несколько раз мельком видел, здоровался, и она, кажется, отвечала.

Дочь не приезжала никогда.

Он умел управляться с хозяйством один.

…Приглашённый Никанором Никифоровичем, я зашёл к нему во двор.

Во дворе всё лежало на своих местах. Две охотничьи собаки вскинулись, но не залаяли.

На собак он никогда не повышал голоса.

Вослед за хозяином я шагнул в сарай. Там было начисто прибрано.

В углу стояла белая коза, выжидательно смотревшая на людей.

Никанор Никифорович подставил маленькую табуреточку и, протерев тряпкой вымя, начал доить.

– У тебя, я видел, новая собака? – спросил он, но, не дождавшись ответа, закричал куда-то в угол: – Сгинь! Сгинь, тварюга такая!

С необычайной ловкостью он снял калошу и тут же запустил ей в сторону мешков с пшеном.

Я успел увидеть только уносимый крысой хвост. Исчезал хвост медленно, словно бы нехотя. В движении этом было что-то нарочитое, дразнящее, почти человеческое.

– Завёл животину, а эти тут как тут… – пояснил он. – Мор привезу с города. Выморю всех.

* * *

Мы жили в соседнем, крайнем, у самой реки, домике – с чёрным псом по имени Нигга и двумя бассетами.

Нигга был черней кофейной гущи. Он был чёрный, как наш зимний лес в ночи. Если зажмуриться изо всех сил – вот такой он был чёрный. Моё сердце живёт в такой же черноте.

Морда его была ужасная и дьявольская. Шерсть он имел бархатную.

Но когда я подбирал на его груди словно бы на пару размеров больше выданную шкуру, то видел белую, небрежно прорисованную звезду. Знак избранности.

Он пах не псиной, а крепким псиным парнем, который не потеет, не преет и живёт ровно.

Складки кожи на лбу делали его мудрым. Щёки его свисали.

Нигга умел пускать слюни удивительной длины и липкости. Минутная ласка и лёгкий приступ сентиментальности неизменно пополняли таз возле стиральной машины всей той одеждой, в которой я рискнул его обнять.

Взгляд у него был прямой и внимательный, безо всякого подобострастия.

У него было самое доброе сердце в этом, вокруг нас, чёрном лесу, но мы держали этот секрет при себе.

* * *

Нигга родился зимой, выкатившись чёрной каплей из непроглядного сгустка февральских чернил.

Весной объявился в нашем доме – натуральный негритёнок, с ещё подобранными щеками, забавный и ласковый.

А в мае впервые явил свой характер.

Вчетвером – я, двое бассетов и щенок Нигга – мы вышли в лес, который щенок видел впервые.

Чуть опасливо он держался совсем рядом. Черные смородины его глаз вглядывались в звучащие сонмом запахов заросли – ему ещё предстояло все их разобрать на составляющие, а пока он старательно семенил, посекундно касаясь моей ноги тёплым и мягким своим бочком.

Мы вышли