Читать книгу - "Собаки и другие люди - Захар Прилепин"

хозяйственная – вечно прибирает у дома, чистит огромной лопатой снег с упорством хорошего мужика – не только у себя во дворе, но и вокруг участка тоже: с таким размахом, словно освобождает место для большой игры.

Она была из плеяды советских комсомолок, покорявших тайгу и поднимавших целину. Не боялась ни огня, ни холода, и сохраняла, многие годы спустя, самые древние дружбы. К ней иной раз наезжали сразу по дюжине мужиков, то с одной бабой, то с тремя: видно было, что с разных концов страны собирались, давно не видевшись; выпивали, шумели – но всё в меру; праздновали, как я понимал, какой-нибудь сороковой юбилей своей студенческой экспедиции на Командорские острова. Потом разъезжались. Потерявшая голос Галя маялась похмельем, но спустя несколько дней оживала. Вскоре я слышал её скандальный голос то здесь, то там: она вечно кого-то ругала и чем-то была недовольна.

Однажды я подвозил её в город – и узнал, что на самом деле она тихая, вдумчивая женщина, когда-то, в прошлой жизни, получившая высшее образование, обожавшая дочку и внучку. Но дочку её – как Галя горько, тихим голосом призналась мне – лишили родительских прав, и теперь лечили от пьянства. Внучку передоверили ей, но бабушка, случалось, тоже по две недели праздновала очередную встречу друзей, сорок пять лет назад познакомившихся на острове, скажем, Вайгач. В итоге внучку забрали и у неё, передав ребёнка в интернат.

– Раз в три месяца разрешают с ней свидания, – сказала Галя, машинально гладя своей правой рукой левую, словно это была не её рука, а внучкина. – Вот еду к ней, – добавила она и, чтоб поддержать разговор, спросила, что́ лучше подарить девочке на десятилетие, – но долгий ответ слушала рассеянно, задумавшись о чём-то другом.

* * *

Мы подходили к огню, улыбаясь шуму и соседям, которые признали нас издалека. Кто-то уже размахивал рукой с зажатой в ней варежкой, а кто-то лил в гранёный стакан мутную жидкость.

И здесь Галя, сделав три порывистых шага нам навстречу – так, что наши дети остановились, – закричала своим по-прежнему сильным голосом, которым когда-то могла на нужный миг перекрыть шум лесного пожара или водопада:

– Развели собак! Мало вам одной! Куда тащите их! Тут люди отдыхают!

Слова её были тем обидней, что вокруг неё вертелись сразу три собаки – одна прокурорская, две вообще непонятно чьи, – а с другой стороны костра взметали снег ещё несколько лохмачей.

– Так, – сказал я, одёрнув за поводки своих питомцев. – Дети. Домой.

Дети всё поняли, покорно развернулись, и мы пошли обратно, ничего не отвечая.

Галя, отчего-то раздосадовавшаяся ещё больше, продолжала кричать, выбирая слова пообидней, касавшиеся, впрочем, не столько нас, сколько собак, в каждой из которых она увидела свой изъян: один кобель, по её мнению, был похож на чёрта, другой на козла, а третий смотрел паучьими глазами.

Дома мы молча разделись и разошлись по своим комнатам, пожелав друг другу спокойной ночи.

…Утром я был почти благодарен Гале за своё ясное сознание. Тот, налитый всклень стакан самогона я б наверняка выпил – а сегодня вспомнил бы о нём без радости.

Дети ещё спали.

На улице стояла сизая полутьма.

Стараясь не шуметь, я спустился на кухню, где под ёлкой жена разложила бесчисленные, в десятках пакетов и коробочек детские подарки, которые начинала закупать ещё за полгода. Немного полюбовавшись на коробки, я попил воды, и решительно, как на сцену, вышел во двор.

Если мне и было больно – так это за собак. За детей почти нет – ведь им неизбежно придётся обвыкаться с человеческой злостью, и жить среди неё, как сейчас они живут в нежности и заботе.

Собаки не ждали меня в такую рань. Должно быть, шум праздника мешал им заснуть до самого утра, оттого они встретили меня с недоверием: неужели гулять?

…Ах, как люблю я утро 1 января. То утро, когда ты почти наверняка знаешь, что будешь идти по улице один – наедине с новым годом.

И всюду блаженный разор, ещё пахнущий дымом и вином.

Вот вчерашнее костровище посреди деревни – чёрная клякса, затоптанная сапогами тех людей, что стояли здесь до последнего, допивая принесённое за пазухой. Поначалу они разговаривали всё громче и громче, а потом – всё тише и тише, словно бы выгорая вместе с костром.

От костра в разные стороны расходились следы.

Я без труда различил их.

Тяжёлые, в огромных калошах, валенки слепца, впечатанные так, будто он на каждом плече нёс по мешку муки.

Неспешную проходку Никанора Никифоровича, совсем, как видно, не захмелевшего.

И косой, через снежный луг, минуя стёжку, Галин след. Несколько раз, как видно, она падала и долго возилась в снегу, оттого что ухватиться ей было не за что.

Собаки мои ошалели от обилия острых запахов.

Кроме того, соседские кобели пометили вокруг все столбы и заборы – а моим хотелось немедленно всё это перепометить.

Не опасаясь, что явятся на прогулку такие же ранние, как и я, сельчане, я отпустил собак.

Чертя прямую линию, словно разлиновывая новую школьную тетрадь, пролетела удивлённая сорока: она опоздала к праздничному завтраку на костровище, но не переживала, зная: сегодня будет сытый день. Оставалось выбрать наиболее предпочтительный и щедрый двор.

Спустя четверть часа я собрал удовлетворённых собак.

Мы двинулись дальше по улочке – одной из трёх в нашей деревне. Я точно знал, что даже в окошко никто не посмотрит в нашу сторону: настолько безмолвным было человеческое жильё.

Собаки норовили обойти все ворота и калитки по пути: ведь каждый дом вчера парил запахами самого разного съестного. Животные чувствовали не достигавшие моего обоняния вкусы: варёного яйца, картошки на сале, паштетов, курицы, обглоданных костей и сваренной, но не тронутой пока говядины… и, скорей, мешавших этому великолепию сладостей: сгущённого молока, суфле, малинового варенья, приторных коржей.

Не окликая собак, я вдыхал январский воздух, который только в это утро пах так особенно и счастливо. Больше такого вкуса у него не случается целый год, так что стоило надышаться впрок.

* * *

Я провёл трёх своих кобелей и одну суку до конца деревни, и мы вошли в лес.

Снег был глубок. Я, благоразумно надевший с утра высокие охотничьи сапоги, прорывался первым. Собаки же, после нескольких попыток догнать друг друга меж сугробов, расхотели играть в игры и покидать тропу. Гуськом они шли за мной, словно бы привязанные друг к другу, и несколько озадаченные тем, к чему их повели в лес от столь чудесно пахнущей деревни.

Мне