Читать книгу - "Песня имен - Норман Лебрехт"

Интерес его к новому мальчику был очевидно коммерческий. Если Флеш сможет его подготовить, у Симмондса будет звезда в руках, первый скрипач мирового класса. С другой стороны, это был филантропический поступок, рождавший моральное удовлетворение. Я был призван исполнить свою роль наследника предприятия — ив интересах моего духовного развития.

Чем я нужен мальчику, тоже было ясно. Его слова насчет «хорошей команды» означали, что я, союзник, помогу ему обосноваться в этом пристанище. Меня, дворцового стража, надо ублажить, чтобы его впустили. Пусть я и не талант, но этот замысел был виден мне как на ладони. Тем не менее, понимая все мотивы участников, я вдруг очутился в позиции, откуда мог влиять на события, — и эта власть меня грела.

Прежде чем ответить отцу, я мысленно досчитал до десяти.

— Если мальчик у нас останется, где он будет спать? В школу будет со мной ходить? Ему понадобятся частные учителя по английскому и истории? Где он будет упражняться?

— Я об этом еще не задумывался.

— Наверное, я уступлю ему детскую — если вы с мамой не вернетесь в одну спальню.

Это было непростительное, непристойное вмешательство в супружескую жизнь. Родители перестали спать в одной комнате год назад; все формальности брака соблюдались, но без близости. Если и вспыхнула когда-то между ними искра, то ей позволили погаснуть, и я был траурный свидетель в доме, лишенном тепла. Почуяв шанс свести их снова, я самонадеянно влез на запретную территорию и был отброшен грозным взглядом.

— Очень хорошо, — сказал отец. — Ты отдашь ему свой кабинет под спальню, а упражняться Дэвид будет в гостиной. Что касается школы, посмотрим, что покажут ближайшие несколько недель…

— Когда тебе нужен мой ответ?

— Через десять-пятнадцать минут. Зайти к тебе?

— Не нужно. Пусть остается. Освобожу детскую после чая.

Другой отец, может быть, обнял бы меня или по голове потрепал. Но не Мортимер Симмондс. Он встал, по-мужски пожал мне руку, поблагодарил и отправился вниз, чтобы сообщить хорошую новость мистеру Рапопорту, который сразу ушел. И все. Мама, спустившись к чаю, застала в своей лучшей комнате юного беженца, играющего на скрипке каприсы Паганини, и необычайно довольного сына, переворачивающего страницы.

Скуки больше не было в тот знойный месяц перед войной. На другой день я поехал с Довидлом на двухэтажном автобусе № 13 по центру Лондона, знакомить его с городом, над которым скоро разразится блиц и погрузит его в страх и темень. Вылезли, чтобы заглянуть в полупустые музеи и дешевые залы кинохроники. Смотрели, как срывают розарии в королевских парках, как ставят армейские палатки в Хампстед-Хите, как развешивают стираное белье в трущобных дворах Камден-тауна и у вокзала Кингс-Кросс. Мы видели полисменов в шлемах, на велосипедах, с плакатами на груди и уполномоченных по гражданской обороне, свистевших в свистки: убогая имитация готовности к налетам.

— Убирайтесь с улицы, огольцы. Не слышите — воздушная тревога?

— Что, свисток — это тревога? Я думал, это футбольный судья.

В четверг мы поехали к парламенту и послушали, как палата общин быстро обсудила и приняла закон о чрезвычайных полномочиях, дающий правительству право вести войну и самому принимать для этого нужные законы. Премьер-министр мистер Чемберлен поднялся с зеленой скамьи, как унылый морж, и заговорил вяло — человек, потерпевший крах.

— Кто этот в большом парике? — шепнул Довидл.

— Это спикер.

— Почему он не говорит? Может, он лучше премьер-министра.

На другое утро мы выскочили из автобуса на Трафальгарской площади и увидели, что Национальная галерея закрыта и люди в коричневом выносят ее сокровища, которые потом будут спрятаны в карьере. Смена караула происходила как обычно, но на Уайт-холле ставили герметические двери от газов. Мы ели сэндвичи над Темзой, свесив ноги с парапета, и махали проходящим буксирам. Домой вернулись почти в сумерках; на нашей улице фонарщики уже зажигали граненые фонари.

Отец взял нас на променадный концерт в Куинс-Холле, недалеко от дома, за Риджент-парком, приятная прогулка. Был бетховенский вечер, дирижировал сэр Генри Вуд. После спокойной «Пасторальной» симфонии сэр Генри обратил к публике свою большую бороду и сказал, что Би-би-си эвакуирует свой оркестр, «и поэтому я с большим огорчением должен сообщить, что с сегодняшнего вечера променадные концерты прекращаются вплоть до особого объявления». Понурые, мы рассеялись в летней ночи, фонари горели еле-еле. В то утро Гитлер вторгся в Польшу, Варшаву бомбили.

— Это недолго продлится, — безучастно сказал Довидл.

В воскресенье утром, в одиннадцать пятнадцать, мы собрались вокруг приемника, чтобы послушать тонкий ноющий голос Невилла Чемберлена. «Я говорю из зала Кабинета на Даунинг-стрит, десять. Сегодня утром, — мрачно сказал премьер, — посол Британии в Берлине вручил правительству Германии последнюю ноту, в которой говорится, что, если нам до одиннадцати часов не сообщат, что они готовы немедленно вывести войска из Польши, между нами устанавливается состояние войны. Я должен сказать вам сейчас, — он сделал паузу и вздохнул, — что такого сообщения мы не получили, и эта страна находится в состоянии войны с Германией».

В одиннадцать двадцать семь завыли сирены: ложная тревога, но все равно страшно. Мы с Довидлом поехали на велосипедах к Юстонскому вокзалу, с противогазами — смотреть, как вывозят из города тысячи детей; сами мы останемся дома, сказал отец, будь что будет. Вечером еще раз завыли сирены — опять ложная тревога, но мы в пижамах и пальто отправились в наше сырое убежище в саду. Уличные фонари больше не будут зажигаться шесть лет. Машины ехали без фар. Все увеселительные заведения закрылись, и на радио остался только один канал. Лондон притих в ожидании несказанных ужасов.

За столом родители возобновили вежливые беседы. Они говорили о «странной войне», «такой же, как прошлая поначалу». Говорили бодро — может быть, ради нас — о своих делах. Мать организовала неофициальную биржу труда и пристраивала дантистов из Праги и венских архитекторов на вакантные места автобусных кондукторов и обувщиков. Все планы отца были расстроены временным закрытием театров, и он отправлял музыкантов играть в провинциальных залах и на удаленных армейских базах. Он устроил филиал в Бристоле, куда Би-би-си перевела свой оркестр, и собрал передвижную камерную оперу в Блэкберне, в Ланкашире. Сеть его охватывала всю страну, изобретательность не знала границ.

В конце сентября он пришел домой в форме капитана.

— Мне поручено организовать концерты для поддержания морального духа бездействующих войск Его Величества, — с гордостью объявил он. — Я буду давать им предельно серьезную музыку — возможность расширить их культуру.

Не без опаски организованный им на военно-морской базе в Плимуте цикл бетховенских квартетов