Читать книгу - "Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е - Дмитрий Быков"

— Легче, легче руками, — вступился Молодецкий. — Сломать можно.

— А ты кто? — толкнул его забулдыга.

Они готовы были уже сцепиться, как вдруг Скорик закричал у них под руками петухом. Он делал это в минуты самого хорошего настроения. Публика рассмеялась и зааплодировала. Забулдыга сплюнул:

— Провалитесь вы! — Он вышел из пивной.

В самом веселом настроении компания принялась допивать свои кружки.

Бортов отнесся очень сдержанно к шуткам Скорика.

— Офицеры, — сказал он, — допускали в публичных местах шутки, которые они считали разрешенными только для офицерской касты. Гимназисты имели свои шутки, студенты — свои. Стоит нам еще напиться, пойти по улице с воем гаудеамуса, поинтриговать милиционера, и мы — безвременная копия прежних вислоухих студентов.

— Что же непристойного ты нашел и специфически-студенческого в моем поступке? — спросил Скорик. — Не всегда же с ученым видом совы сидеть над зачетами и пугать людей тухлым видом. Неужели советский студент обязан глядеть букой? Всегда спорю с Захаровым, партийцем со стажем с рождества христова. Этот монах проповедует чуть ли не аскетические идеи. Смеяться нельзя — видите ли, это ведет к легкомыслию. Плакать нельзя — это ведет к малодушию. Позвольте, — воскликнул Скорик. — Пакля я или человек, жизнерадостный и живой.

— Человек живой и очень даже жизнерадостный, — сказал Бортов, — но дело в том…

— И кто учит, — воскликнул Бокитько, — гражданин Бортов, декларации которого мы все хорошо еще помним. С каких пор, — обратился к нему Бокитько в третьем лице, — он стал защищать честь советского студента в ущерб старому мундиру?

— Любая выходка, — продолжал Бортов, — в том числе и твоя, Скорик, — видоизмененный половой инстинкт. Хулиганство клубоненавистников и удальство старых студентов — явления одной зарядки. Вот почему они и возбуждают во мне органическое отвращение. Твоя жизнерадостность — половой излишек в игривом состоянии.

— Ха, ха, — закатился Скорик, — вот куда хватил. В таком случае с хулиганством нельзя бороться культурными мерами. Как же естественному инстинкту противопоставить искусственную меру борьбы?

— Хулиганство, — ответил Бартов, — признак неизрасходованной энергии. Его нужно бить искусственными мерами — ликвидацией неграмотности, вузом, и естественными мерами — повсеместным открытием домов терпимости, чтобы локализовать дебоши инстинкта.

— Правильно, — проснулся вдруг мастеровой и загремел бутылками.

— Что правильно? — не понял Бортов. Он даже испугался, что кто-нибудь, кроме приятелей, мог слышать его рассуждения, и решительно заявил: — Впрочем, вру я.

— Правильно, врешь, — чмыхнул мастеровой и вновь заснул, положив голову на локти.

* * *

Пока приятели выслушивали бестолковые парадоксы Бортова, то негодуя, как Бокитько, то полемизируя, как Скорик, внимание Молодецкого было поглощено появлением в пивной девушки с лотком папирос, из продавщиц, известных под именем моссельпромщиц. Она зашла очень робко и окинула неуверенным оком столик, как бы ища за ними знакомого. Убедившись, что его нет в пивной, она спокойно и уверенно подошла к свободному столику и заняла место.

Сняла форменный картуз и бросила его на стол козырьком вверх. Расстегнула на плече ремень лотка и поставила лоток на табуретку, под стол же засунула корзинку, которую принесла с собой. Сама села на свободную табуретку лицом к Молодецкому и легким движением обеих рук поправила густые и светлые волосы, завернутые сзади плотным кулечком.

И то, что ее руки были длинные и белые, как у пианистки, волосы нестриженые, а вся она нежная, как пух, заставило Молодецкого предположить, что она выросла на меду и молоке, а папиросами занялась от нужды. Курносый лакей, не спрашивая, подал ей стаканчик пива, не кружку, не бутылку, а стаканчик.

— Э, — сообразил Молодецкий, — ее тут знают. — Значит она имеет стоянку около пивной и не первый раз приходит за стаканчиком.

Ему только непонятно было, зачем она таскает с собой корзинку, да еще такую объемистую.

Девушка вынула из корзинки небольшой сверток, в котором были разрезанная колбаса и черный хлеб. Закусила и опрокинула стаканчик в рот, выпила до половины и отодвинула от себя.

«Любит пиво, но пьет мало», — подумал Молодецкий, а по тому, как она аккуратно завернула колбасу и хлеб, решил, что дела у нее не так чтоб уж очень…

Девушка спрятала сверток в корзину, извлекла из нее книгу, на обложке которой он успел прочитать «Обществоведение», и углубилась в чтение.

«Ага, сердечная, — опять подумал Молодецкий, — к зачетику паришься. Посиди, почитай».

Он окончательно решил, что она студентка — из тех, у которых маленькая стипендия или которые вовсе не получают ее.

Ему захотелось вдруг поговорить с нею. В институте он запросто обращался к незнакомым студенткам, которые в ответах сохраняли простоту и непосредственность. Тут же он нуждался в помощи для знакомства, опасаясь, что непосредственность в обстановке пивной будет сочтена как приставание нетрезвого человека. «Еще подумает, — решил он, — что я алкоголик».

Минут двадцать, пока друзья спорили об инстинктах и прочих материях, Молодецкий, не отрываясь, изучал девушку, которая продолжала читать.

Между тем в пивную зашел забулдыга, посмотрел по сторонам, остановился глазами на девушке и подошел к ней.

— Лизавета Емельяновна, — произнес он хриплым голосом и взял ее за локоть. — Вот вы где, — он просительно к ней наклонился, — а я вас ищу. Почему вы не хотите прописаться? Пропишитесь, умоляю вас с большим почтением. Будете моей королевой. Я пить перестану. На коленях пред вами стоять буду. — Он хотел стать на колени, но девушка в страхе его удержала.

— Я не могу, — зашептала она тихо и быстро. — Я вам благодарна за ваш приют, но вы поймите. Я не могу. Мне нужно учиться… И потом я вас почти не знаю. И чувства нет…

— Лизавета Емельяновна, — воскликнул в хриплом экстазе забулдыга, — они придут, непременно будут чувства. За это я ручаюсь. Кто не знает Ваську- шофера? Сто пятьдесят, кроме сверхурочных, прахом идут. Мы соединимся с вами, и вы учиться будете. А сейчас посмотрите на себя, кто вы такая есть? — существо, продающее курительные принадлежности на пятак. Жалкая сущность, и головку негде приклонить. А у меня полюбуйтесь, какая комната. Мы ей такую обстановочку дадим, что сам шах персидский позавидует. А вам ведь ночевать негде сегодня.

— Я буду… У меня есть подруга. Я не пойду к вам, — заявила девушка.

— Не пойдешь? — рассвирепел Васька. Он схватил лоток, опрокинул табуретку, вытолкнул корзинку из-под стола и тоже взял ее на руки. — Вот барахлишко твое, сама за ним придешь.

— Оставьте, оставьте, — воскликнула девушка. — Это нехорошо. Это насилие. Я не пойду к вам. Вы чужой. Ах… — заломила она руки, повела вокруг глазами, будто прося помощи, и остановила их на Молодецком.