Читать книгу - "Вкус свинца - Марис Берзиньш"

было по-другому. Собрался, сколько было сил, и, скрипя зубами, все-таки удерживаю руку — спектакль нужно доиграть до конца. Уголком глаза замечаю маму — она застыла, как жена Лота, и, прикрыв рот ладонями, сверху смотрит на меня.

— Матис… Матис… не делай этого… — упавшим голосом шепчет она, но я прикидываюсь, что не слышу.

— Молись Богу, придурок! Это твое последнее Рождество, — крови не жажду, но разыграть эту пьянь очень хочется.

А вот Николаю не до шуток — он хватает меня за плечо и оттаскивает меня от перепуганного бородача. Я же, напротив, вхожу в роль жаждущего крови и веду себя как бешеный. Коля напрягается и почти что валит меня на землю.

— Не будь с нами дамы, заколол бы, как последнюю свинью, — сую нож в карман и смотрю на Колю. — Ладно, пусть живет. Из-за такого дерьма еще на нарах чалиться?..

— Быстро домой! — одной рукой мама хочет ухватить меня за рукав, другой не отпускает локоть Вольфганга.

— Надо бы вызвать полицию. Как положено, — замечает Вольфганг.

— Фараонов? Ну, нет, самим еще придется канителиться, — подхожу к лежащим и снова вынимаю нож. — Радуйтесь, что не отправили в кутузку. Праздник все-таки. И чтоб лежали так, пока госпожа спокойно дойдет до дома и согреет лапки. Вот тогда можете уматывать. Буду стоять на стреме. Если подниметесь раньше, поймаю и яйца отрежу, дошло?

— Четверо на двоих, не велика наука, — бормочет бородач.

— Ты еще голос подаешь?

— Братан, все путем… Ты же наш? — с вопросом выдыхает длинный.

— Наш, но не ваш. Торнякалнс — святая земля. А вы что? На Рождество идете в кабак, а потом еще честных людей цеплять вздумали? Чтоб вашего духу тут больше не было, иначе… — провожу пальцем по горлу. — Прочухали?

В заборе Детской больницы, что через дорогу, выбита доска, болтается на одном гвозде. Знаю этот ход уже давно — самый прямой путь, чтобы через территорию больницы добраться до улицы Робежу у железнодорожного переезда. Никогда им не пользовался, но на этот раз сгодится.

Пробираюсь в щель, еще кричу: «Я вас вижу! Ни с места, а то хуже будет!», а сам неслышным, но быстрым шагом вдоль другой стороны забора, через больничный парк или Торнякалнский лес, как его кое-кто называет еще с давних времен, крадусь до главных ворот. Там встречаюсь со своими.

— Матис! Как ты меня напугал! — мама в потрясении смотрит на меня.

— Пожалуйста, успокойся! Это же только теантер… для этих мазуриков.

— Не знаю, что и думать, сынок, — она тискает варежки в руках. — Мне даже показалось, что ты и сам разбойник. Где ты таких слов набрался?

— Книги читать надо, — усмехнувшись, отвечаю я.

— О чем ты говоришь? Какие книги?

— Про преступников.

— Нашел, что читать! — мама качает головой. — Какая неприятность в рождественский вечер… ф-фу! — ее передергивает. — Поскорее бы выбросить это из головы.

Согласен с мамой, но сомневаюсь, что случившееся быстро забудется.

Светлое, торжественное настроение растаяло, как золотые часы в руках фокусника.

Мы идем молча. Обсуждать происшедшее никому не хочется, а заговорить о чем-то другом нет ни сил, ни желания. Внезапно на меня накатывает волна отвращения. Осадок от стычки с криминальными типчиками, от ножа в руке и капель крови на шее бородача, от своего воинственного бахвальства. Я же восторгался мужеством Ганди идти навстречу злу, а сам — на лежачего с ножом к горлу. Только что в церкви выслушал призыв подставить щеку и отдать одежду и был согласен с этим, но в жизни действовал совершенно по-другому. А как было правильно? Что — нужно было прикинуться невинным ангелочком, пока Вольфганг и Коля сами справятся? Ну, нет… хотя — я же прикидывался и всех заставил поверить, даже сам себя. Достойно сожаления… О Боже, прошу, прости мои мерзкие выходки и пусть унесет далеко-далеко тошнотворную муть из души моей… И молю, одари меня своим покоем!

К сожалению, спокойствие наступает не сразу. В памяти всплывают неприятные воспоминания из подростковых лет. Мне было почти тринадцать, когда я в последний раз гостил у брата отца. Уже в меру окреп, чтобы летом заработать несколько пур[17] картошки да и другие дары поля для семьи. Как-то перед полуднем к нам зашел сосед. Остался, мол, один на хозяйстве, нельзя ли на полчасика попросить парнишку, то есть меня, помочь? Хозяин он был бестолковый, но старательный, да и не по-соседски отказывать в помощи. Опять нужно что-то подержать? Ну, да, мелочь, немножко подержать. Занятый ремонтом сепаратора, дядя не стал расспрашивать и мотнул головой, чтобы я шел.

Подержать нужно было теленка. Я не знал, как правильно забивать телят — стрелять или ударить обухом по лбу, а потом заколоть? — не знаю и теперь, но сосед решил ему просто отрезать голову. Молочный теленок, со связанными ногами лежит под яблоней, жалко мыча. «У меня сегодня такое боевое настроение,» — держа нож в руке, хозяин склонился над затылком теленка. «Ты ляг на него сверху и держи ноги, чтобы не лягался». Я так растерялся и испугался, что делал все, как он велел. Сосед резанул, кровь брызнула во все стороны, а я дрожал и дергался вместе с теленком. «Нож бы поострее или пилу», — сетовал скотобоец. «Черт, ну и шерсть у него!» — вскрикнул он, и я невольно перевел взгляд. Шея теленка была уже перерезана наполовину, а его глаза смотрели, еще живые и вопрошающие — люди добрые, за что? Слезы теленка, смешанные с брызнувшей кровью, текли по светло-рыжим, замшевым щекам. Не выдержав его взгляда, я завыл. «Не ори, не ори, готово! Поднимайся!» — хозяин поставил меня на ноги. «Что — скотинку пожалел? Ничего, малец, закаляйся». В окровавленной одежде, на ватных ногах, мыча, как только что мычал теленок, я побрел обратно, к дому дяди. «Погоди, не торопись, я тебе за помощь свежую курицу дам. Сегодня утром забил…» Я только прибавил шагу и кинулся прочь.

Ух, передернуло. И с чего это такие гадкие воспоминания именно в Рождество? Поднимаю глаза, в небе сияют звезды. Красиво… Прочь, дурные видения, прочь из моей головы!

Под нашими неспешными шагами похрустывает белый снег, и мама начинает тихонько напевать: «О, тихий город Вифлеем». Тут же к ней присоединяется Вольф. И Коля тоже пытается гудеть. Я не решаюсь вступить, как-то не до песен, но мотивчик такой прилипчивый, что затягивает и меня. Раскрываю рот и ору, что есть силы:

Но в эту ночь святую сияет вечный свет:

Звездой мерцает над тобой надежда многих