Читать книгу - "Вкус свинца - Марис Берзиньш"

Не люблю, когда меня называют дураком, но это не тот случай. Коле, считай, спасибо полагалось сказать. И в самом деле, каким дураком я был, когда молча и тупо стыдился, закрывшись в своей башне одиночества. Какой же идиотски основательный фундамент я подвел под свою глупость — тупая, но несокрушимая уверенность в том, что ничего нельзя изменить и нужно смириться со своим унижением на всю оставшуюся жизнь. И чтоб, не дай Бог, кто-то, кроме Карлины Ленчи и мадам Зелинг, перед которыми когда-то пришлось краснеть и чувствовать себя импотентом, узнав мою интимную тайну, посмотрел бы косо и начал глупо хихикать. Зато теперь так легко, что… А, пусть думают, что хотят, и смеются, сколько влезет. Только… получается, теперь никто не посмеет надо мной смеяться.

«И сказал Бог Аврааму: ты же соблюди завет Мой, ты и потомки твои после тебя в роды их. Сей есть завет Мой, который вы должны соблюдать между Мною и между вами и между потомками твоими после тебя (в роды их): да будет у вас обрезан весь мужеский пол; обрезывайте крайнюю плоть вашу: и сие будет знамением завета между Мною и вами. […] Авраам был девяноста девяти лет, когда была обрезана крайняя плоть его».

Первая книга Моисея, Бытие. 17 глава, стих 9,10,11, 24

Характеристика еврейского народа с исторической точки зрения

(фрагмент)

Моисей дал им новые законы, которые противопоставлены законам всех смертных: им неприемлемо все, что для нас свято, и дозволено то, что вызывает в нас отвращение. Они не знают меры в половой жизни. Обрезание они ввели для того, чтобы таким образом можно было опознать принадлежность к еврейскому народу.

«Таутас Вайрогс» («Щит народа»), № 8, 01.01.1932

ВРАЧ

Я, Страутманис

хирург-уролог

(забол. почек и пузыря)

вновь принимает пациентов

ул. Кр. Барона, 11

На следующее утро госпожа Эльфрида, супруга Плудониса, замечает нам, что мы вели себя слишком шумно. Детей чуть ли не силой пришлось гнать на другую сторону дома, чтобы они не торчали у дверей ремонтируемой комнаты и не слушали про всякие глубоко интимные и анатомические подробности, о которых господа маляры говорили, не понижая голос. К тому же в воздухе вчера подозрительно пахло алкоголем.

— Хозяюшка дорогая, от всего сердца просим прощения. У нашего близкого друга беда случилась, и… ну, да, мы, к несчастью, увлеклись, обсуждая его проблемы, — Коля, прижав ладонь к груди, уважительно сгибается и добавляет. — Но сегодня все доведем до конца. Даже на день раньше, чем договаривались. Завтра еще нет, а послезавтра можете проверить: если пальцы к полу не липнут, юная леди может вернуться в свою комнату. Одна только просьба — для вашего же удобства — перед этим протрите пол мокрой тряпкой, чтобы доски ярче блестели и подошвы не прилипали. Для свежей краски лучше не придумаешь.

— Хорошо… у этого вашего друга… ах, да ладно, — хозяйка смиряет сильную волну любопытства. — Я не в упрек, но дети… сами понимаете.

— Конечно! Еще раз — простите.

В очередной раз подумал, что Коля — мастер не только малярных дел. Хозяйка удаляется, а мы беремся за банки с краской.

— Хорошо, что сам хозяин в деревне. Мне больше нравится говорить с бабенками.

Все-таки мне жаль, что не удалось повидаться с поэтом. Конечно, я бы не осмелился лезть с вопросами, но встретиться с Плудонисом лицом к лицу в его собственном доме, может быть, даже поговорить, это было бы событием, о котором можно было бы рассказывать грядущим поколениям. Хотя по улице друг мимо друга проходили не раз. И Райниса с Аспазией[13], когда они жили на улице Дикя, часто видел еще когда был подростком. Да и есть в этом что-то особенное — повстречать на улице Райниса или Плудониса? М-да, не густо, чем внуков удивить. Разве что про тот раз, когда с дедом ехали с рынка в одном трамвае с Аспазией, и поэтесса, сидя прямо напротив нас, хрустя, уплетала соленый огурец. Дед брюзжал, что госпожа Плиекшане подает дурной пример школьникам и остальной публике, а мне понравилось, и тоже захотелось такого же хрустящего огурчика.

К вечеру докрасили пол, сгребли свои инструменты и ушли. О следующем заказе Коля еще не договорился, поэтому все причиндалы уносим по домам.

Никак не могу решиться, к какому доктору идти. Да и не только это, еще меня волнует религиозная сторона вопроса. Я крещеный, верю в Бога. Порой, когда накатывает духовная жажда, иду в храм, а тут все так поворачивается, что нужно совершить едва ли не самый древний еврейский ритуал. Как это выглядит с христианской точки зрения? Евреи же Христа отвергали! Может, сходить в Торнякалнскую церковь и поговорить со священником Биргелисом? Ну… а какое дело духовному пастырю до моей плоти? Нужно в Библии посмотреть. Не писал ли апостол Павел что-нибудь насчет обрезанных и необрезанных? Листаю Святое писание, жадно ища оправдание своим намерениям. Прямых и несомненных указаний не нахожу, но в общем и целом понимаю, что Христа этот вопрос не волнует. Есть дела поважнее. И тут до меня доходит — ведь Христос и все его апостолы тоже были обрезаны! И каждый год начинается в день обрезания Иисуса, это же в церковном календаре написано. Начинает бесить собственное узколобие. Как будто годы напролет жил зажмурившись. Спасибо тебе, Господи, что через Колю наконец просветил меня, и заодно прости меня, грешного! Теперь остается только выбрать врача. Взвесив за и против, в конце концов решаю податься в частную клинику старика Озолиньша.

Доктора Озолиньша знаю сызмальства — ветрянка, свинка и прочие детские болезни. Прикидываюсь, что не знаю, что он не лечит взрослых, и вхожу в кабинет. Поначалу доктор удивлен, что это такой дылда, как я, у него потерял, но, когда я напоминаю ему о себе как о давнем пациенте, добавив, что по такому щепетильному вопросу могу полагаться только на его огромный опыт, он смягчается и уже готов выслушать мою печальную историю.

— Phimosis, — осмотрев меня, господин Озолиньш возглашает по-латыни. — У вас фимоз. Как я раньше этого не заметил?

— Но вы же не смотрели… то есть, я не показывал и не жаловался.

— Ну да, ну да… знаете, разумнее всего операцию сделать в больнице. Там есть все необходимые условия, персонал, — седой врач садится к письменному столу и что-то чиркает на листочке. Закончив писать, он протягивает мне бумажку. — Отправляйтесь