Читать книгу - "Господи, напугай, но не наказывай! - Леонид Семенович Махлис"

моих ящиков с Бодлерами и Мопасанами, но и для размещения сотен единиц советской трофейной бронетехники. Путешествуя годом позже по Синаю (уже/еще нашему), я насмотрелся на обгоревшую и проржавленную боевую технику, с помощью которой Герой Советского Союза Гамаль Абдель Насер поклялся сбросить евреев в море. Дело было на Песах. Мы с моим другом Шимоном Левиным стояли с картонной коробкой на припорошенной синайским песком раздолбанной гусенице в окружении оравы бедуинских ребятишек, которым мы раздавали мацу — других лакомств у нас при себе не было. Но сейчас все было по-другому. Эти грозные машины повоевать не успели. Их «яростный поход» закончился в первые же часы 6-дневной войны. Без единой царапины, в смазке, не нюхавшие пороху, бесконечными до горизонта рядами, прижавшись друг к дружке, как рижские шпроты, «сверкая блеском стали», стояли новехонькие танки и бэтээры и ждали своей участи. Чем не парад победы! Шептались, что правительство долго искало способ избавиться от этой груды братской помощи и даже ведет тайные переговоры со страной-изготовителем об обмене смертоносного арсенала на отказников в соотношении «один к одному». В итоге, эту армаду удалось сбагрить клиентам Москвы из числа молодых африканских «демократий» и, говорят, даже в ЮАР.

Я смотрел на эти стальные «шпроты» и думал о том, что было бы мудрым превратить базу Црифин в главную достопримечательность Израиля, в место паломничества всех религий. А для советских граждан — с бесплатным проездом.

Частично «шпроты» нашли применение и в собственном хозяйстве. Переоснащенные отечественными пушками, советские Т-54 и Т-55 еще несколько лет колесили по Синаю под израильским флагом, а в мае 1973 года даже приняли участие в торжественном параде в Иерусалиме по случаю 25-летия еврейского государства.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Звоню сестре — надо обсудить оставшиеся семейные дела и планы, условиться о тайных кодах в переписке и телефонных разговорах. Голос Аллы звучит странно, интонации почти неузнаваемы. Я насторожился — мало ли что могло случиться за то время, что я был занят беготней по инстанциям и сборами.

— Ты никуда не собираешься? Я могу подъехать через час.

— Не стоит. У меня сильный грипп с температурой, не хочу тебя заразить перед отъездом.

Мне через два дня улетать. Увидимся ли когда-нибудь — большой вопрос, а она мне про температуру талдычит. Что-то здесь не то. Я поспешил в Воловью слободку.

Алла лежала в постели. При моем появлении она подтянула одеяло к носу.

— Ты сядь там, подальше.

Я решительно сдернул одеяло. Шея и часть щеки были покрыты желтыми пузырями — свежими следами ожога 2 степени.

— Я не хотела тебе говорить, чтобы ты не наделал глупостей.

* * *

Повседневность Валовьей слободки отличалась от других коммуналок тем, что здесь крайне редки были кухонные скандалы и пьяные разборки с мордобоем. Эту иррациональность я объяснял численным преобладанием женщин и одноуровневым сознанием. Люди жили бок о бок, не переступая моральных координат. Потому что, подобно героям Зощенко, они даже не подозревали о существовании таковых. А еще жильцов объединяла мечта. Из года в год им напоминали в ЖЭКе, что дом по Валовой 23 предназначен на снос, и всех ждет светлое блочно-панельное будущее. Люди готовились достойно встретить свое счастье: одни разводились, чтобы в день Х получить не одну, а две изолированные квартиры в каком-нибудь Чертаново, а затем обменять их на 4-комнатную с паркетом на Соколе. Другие прописывали у себя обеспеченных жильем родственников или фиктивных мужей и жен, чтобы в день Y урвать площадь побольше.

Квартира, по советским меркам, считалась мирной. Коллектив образцового быта. Кроме Колькиного самоубийства и Нинкиного блядства вспомнить-то нечего. Но вечно так продолжаться не могло. Женщины — тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. В это утро Алла встала раньше обычного, чтобы снарядить сыновей в школу. Жизнь на кухне уже бурлила: развешивалось белье, шипели газовые горелки, визжали сковородки. Бесславно истекало время малометражной бессобытийности. Надвигалась эпоха подлинных страстей. В воздухе повисли пары и запахи нового человека, неравнодушного, с вытесненными когнитивными функциями, но готового к решительному Действию.

Единственным местом действия в многомиллионной стране была эпохообразующая коммунальная кухня. Все конфликты и драмы разыгрываются здесь в их незамутненном виде при тусклом свете сороковки, без суетной смены декораций. Коммунальная кухня — не только этнографический Клондайк. Это — школа жизни, это философия, мрачная симфония, которая переживет и своих создателей, и своих историков.

Вместилищем этих паров и запахов, главным действующим лицом на коммунальной кухне дома 23 по Валовой улице в то утро была мятая кастрюля с подгоревшим молоком, над которой чахла очкастая ведьма Варвара. Новый день представлялся ей в образе граненого стакана с похмельной дозой.

«Наш» столик примыкал к плите, чем доставлял неудобства Алле неизбежной близостью к соседкам, тершимся задами у очага. Тихо подплыла к плите Нинка, на ходу запахивая байковый халат.

— Гляди, Варвара, чего мой мусор вчера подарил.

На пухлой ладошке блеснул серебряный крестик.

— Видать, всласть нагрешила, — буркнула соседка. — Али у бабтистов каких отобрал. Только тебе эти поповские цацки не помогуть. Колька повешенный поди тоже кажную ночь является.

Старуха случая не упускала, чтобы не попрекнуть Нинку супружеской изменой, коварно отобравшей у Варвары верного собутыльника.

Греховодница тихо отползла от греха подальше. Варвара, вставшая нынче на левую ногу, продолжала бормотать под нос не известно кому адресованные проклятия, не сводя глаз с кастрюльки.

— По-моему это вам, тетя Варя, Коля спать не дает. Не трогали бы вы покойного. — Не к добру вмешалась в разговор Алла.

Молоко в алюминиевой кастрюльке у самой ручки слегка заволновалось.

— А ты помалкывай. Тебе-то што до Нинкиного крестика? Твое дело — мацу с чесноком жевать. Да арабов убивать.

Варвара ткнула ложкой в «бычий глаз», появившийся на поверхности формирующейся молочной бури.

— Да ты чего это с утра разбушевалась? — отозвалась Нинка. — Не допила вчера, что ли?

— У тебя спроситься забыла. — Мотнула головой со свалявшейся шерстью Варвара. — Вона как спелись обе две. Гляди, Нинка, чай, с крестиком в их синагогу не впустють.

— Ее-то впустят, а вот вас с таким языком даже на улицу выпускать опасно — прохожие заплюют. — Не смолчала Алла.

Варварина кастрюлька задышала молочным облаком. Самое бы время снять.

— Скорей бы дом снесли, чтобы хоть чуток без явреев пожить. — Вздохнула Варвара.

— Скоро поживете. Еще месяц-другой — и нас здесь не будет.

— Неужто Ленька твой уже на кипоратив кудрей настриг? — насторожилась Варвара.

— Нужен нам ваш кооператив. Мы за границу уезжаем. К морю. Насовсем.

Белая ажурная пена быстро поползла вверх. Но Варвара не дала молоку