Читать книгу - "Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном - Евгений Германович Водолазкин"

Глянул в «Википедию»: с 1967 до 2020 года я, оказывается, участвовал в шестидесяти девяти художественных, документальных, теле-, мульти- и иных фильмах. Но то, что поэт назвал «наводнят „Экран“», — это можно считать осуществленным только два раза. Первый на студии «Лентелефильм», в 1982 году, по моей сказке «Али-баба и 40 разбойников» (звуковой альбом фирмы «Мелодия», 1981) — популярный фильм для очень многих миллионов зрителей. Второй случай, так сказать, «бешеной популярности» — «Д’Артаньян и три мушкетера». Снимал фильм и его продолжение Юра Хилькевич, друг Владимира Высоцкого.

После барона Краузе я стал графом де Ла Фер. В Театре на Таганке через десять лет после барона Краузе я исполнил роль князя тьмы — мессира Воланда. Граф, барон и князь — меня «повышали в социуме»!

О совпадениях. В 1978 году в Одессе в соседних павильонах снимались два фильма — «Место встречи изменить нельзя» и «Д’Артаньян и три мушкетера», и мы с Володей оказались рядом.

Знаменитый герцог Арман Эммануэль дю Плесси де Ришелье — потомок кардинала Ришелье, врага моего Атоса и остальных мушкетеров — был во Франции министром иностранных дел при Людовике XVIII. После французской революции, приехав в Россию, дружил с Александром I, по каковой причине стал градоначальником Одессы и генерал-губернатором Малороссии и Бессарабии. Высоцкий, обожатель Одессы, уверял меня, что Арман Эммануэль дю Плесси де Ришелье стал в России генералом и отвоевал Измаил, конечно, для будущих съемок фильма «Служили два товарища». Звали его в Одессе никаким не Дюком, а просто Эммануил Осипыч, и всё. А мой славный коллега по Театру на Таганке и по фильму «Три мушкетера» Саша Трофимов хорошо сыграл кардинала Ришелье, а на съемках в Одессе отказывался именоваться Арман Иванович, а гордо представлялся: «Арман Жан дю Плесси де Ришелье!»

Слава Говорухин — режиссер фильма «Место встречи изменить нельзя» — во время съемок учился водить машину. Как-то он попросил меня, к этому времени водителя с трехлетним стажем, немного поездить с ним по городу. Вместо себя в качестве режиссера он оставил Володю Высоцкого. Мы со Славой с переменным успехом перемещались по Одессе на новом и первом в жизни Славы автомобиле. Я — в качестве тренера-надзирателя. Говорухин — в качестве экзаменуемого. На каком-то повороте он воскликнул: «Представляю, с какой детской радостью Вова сейчас дает режиссерские команды световикам, актерам, звукорежиссеру и рабочей бригаде!» Позднее Володя говорил, что народ на съемочной площадке был непослушным и без дикого крика дело еле тянулось. А Слава хвалил Володин успех: за одну смену он втрое превысил лимит пленки и времени!

И еще о совпадениях. В 1980 году, осенью, пережив смерть Высоцкого, я оказался в Тартуском университете по приглашению великого ученого-слависта Юрия Михайловича Лотмана. Там я узнал, что автором большого здания знаменитого университета был вероятный предок моего героя из фильма «Служили два товарища» — обрусевший немец Иоганн Вильгельм Краузе. В Тарту я выступал на вечере памяти Владимира Высоцкого. После выступления, общаясь с Лотманом, я благодарил его за книгу о «Евгении Онегине» и монографию о Пушкине. Памятно его согласие с моими замечаниями о некоторых сходствах в характерах обоих поэтов: Пушкина и Высоцкого. Как для Пушкина были определяющими чувство дома, личное присутствие в биографиях его персонажей и чувство собственного достоинства, так было и у Володи. Юрию Михайловичу это показалось интересным и справедливым.

Сегодня мне восемьдесят четыре года, и я ровно в два раза старше Высоцкого: ему навсегда сорок два. Я все еще снимаюсь и только что приехал со съемок. «О, как я поздно понял…» — вертится у меня в голове строчка из Давида Самойлова, — что по молодому легкомыслию не догадался, какое чудо совершил тогда, в 1967 году, Высоцкий, преодолев запреты и втянув меня в мой первый фильм «Служили два товарища»… и не поблагодарил его… Теперь и время, и место наших встреч не вернуть. И я обращаюсь в небеса: «Спасибо, Высоцкий, спасибо, Володя, актер по закулисному прозвищу Высота!»

Шамиль Идиатуллин

Только там радость

Снег шел, падал, поднимался, метался и недвижно висел, будто пыль в солнечном луче, и не было ему ни конца ни краю, сплошная белесо-серая середина между белесо-серой дорогой и белесо-серым небом. Снег то с траурной торжественностью оседал толстыми пушистыми хлопьями и лишь в последний миг, спохватившись, со всей дури кидался на лобовое стекло, размазываясь в мучную кляксу, то съеживался на ветру в твердые крупинки, расчерчивал мир быстрыми диагоналями и переходил к обдуманным затяжным атакам с разных сторон. Снег размазывался по стеклу полосами мутноватой глазури, оставляя прозрачными лишь небольшие лунки, как на картинке из детской книжки, и сбивался в комья, обволакивая дворники вспотевшей сахарной ватой. Снег изо всех сил давал понять всему, что движется, что лучше не двигаться, а залечь в теплую уютную норку и под шорох, скрип и свист за таким вот окольцованным инеем окном с картинки заниматься чем-нибудь приятным или хотя бы полезным, — и сил этих у снега было куда больше, чем у всего, что движется.

Но движение — это жизнь, а неподвижность, стало быть, наоборот. Движение же вслепую — лучший способ с жизнью расстаться.

Поэтому Насыр продолжал движение, до боли в висках и в затылке пялясь сквозь сужающуюся амбразуру, пока не приходилось все-таки останавливаться на обочине и почти уже без горестных вздохов выскакивать со скребком наперевес, чтобы громко содрать ледовую оболочку со стекла и выбрать из полостей и щелей дворников гроздья синеватых от незамерзайки жемчужин. Перед этим Насыр, конечно, вглядывался и в обочину, и в зеркала, чтобы не впилиться куда-нибудь и не поймать распахнутой дверцей невнимательную машину.

Машин не было. И обочины были пустыми, всегда. Ни торопливых путников, ни прикорнувших машин, ни терпеливых бабушек под остановочным козырьком. Одна только женщина.

Насыр вздрогнул.

Женщину он заметил, лишь завершив в такт надсадному скрипу со скрежетом врубаться в ледовый пласт по периметру лобовухи и смахнув остатки снежной пыли щеткой. Скрип издавала под порывами ветра жестяная табличка с автобусным расписанием. Насыр, когда выскакивал из машины на предостановочном пятачке, не вглядывался, конечно, в тень павильона, вот и не заметил женщину, которую маскировала еще и одежда — длинное темное пальто, почти сливавшееся со сгустком мрака, даже на взгляд куда более стылого, чем пуржистый ветер над дорогой. А светлое пятно лица могло оказаться, например, следом крупного снежка.

Насыр вздрогнул сильнее, поспешно запахнул расстегнутую куртку и крикнул, в основном чтобы набраться уверенности:

— Подвезти вас?

Светлое пятно чуть качнулось — ага, значит, все-таки человек, а не след снежка — и снова застыло.

Похоже, соображалку уже отморозила,