Читать книгу - "Там темно - Мария Николаевна Лебедева"

Яся никому об этом не рассказывает.

– Тебе хорошо, ты сама по себе, – говорит ей знакомый. – Тебе вот совсем всё равно.

И Яся кивает.

Если никто ничего не узнает, нечего будет терять.

Когда-то она точно сможет вот так – как другие, что на экране. Потом. Всё, что происходит сейчас, – самая скучная часть биографии, не больше, чем будущее воспоминание, неинтересное «до», нужное лишь для контраста.

Чего не хватает в этих кабинетах – так это шумоизоляции. Яся пробует говорить шёпотом, но выходит совсем не как надо. Дома будет мама, придётся тащиться на стадион.

Уже перед тем как уйти, Яся наскоро набирает в поисковой строке запрос на знакомства с мужчинами 40+, гробы, специальную краску для шерсти собак, средство от пота и запаха ног – пусть поразится контекстной рекламе та или тот, кто придёт сюда после.

Со стороны могло показаться, что одной в кабинете ей до ужаса одиноко. Ещё бы – сидит тут прозрачная, тонкая, жалкая. Только вот стоило подойти – и становилось понятно: ты лишний, Яся глядит сквозь тебя, ничего совершенно не видя. Разговор заводить тогда не то что неловко – практически невозможно. Тот дурак, кто начнёт разговор.

– Разносторонние интересы, – доносится из-за спины.

Его голос для Яси звучит так, как если бы ненароком попала зубами по палочке от эскимо, и до вмятины, до противного хруста.

Резкое сухое тепло – лицо над газовой горелкой, – сложно понять, с чего это вдруг ощущается стыд. Быстрый взгляд на экран, закрыты ли вкладки? Всё в порядке, открыты парички для котят, никто ничего не узнает. Да если б узнали, и что?

Это слова, а рука на обложке блокнота мажет влажным улиточьим следом.

Яся разворачивает кресло.

Никогда не сидевшая прямо, она всем корпусом подавалась вперёд, едва ли не падая на того, с кем вела разговор, – никто ни разу не отшатнулся, все сидели, будто бы под гипнозом. И сейчас рефлекторно склонилась, но колёса под креслом угрожающе провернулись, напоминая, что это плохая идея. Яся сразу откинула спину обратно. Получился дурацкий набор из несвязанных резких движений.

Собеседник вперёд выставляет ладони – ладно-ладно, замяли, я всего лишь пытался шутить. В его взгляде то, что вынести невозможно, – такая кроткая, заискивающая просьба.

Я так старался, когда сюда нёс ценное и дорогое. Давай, постарайся, придумай теперь, как бы меня не обидеть.

Жалеют ведь тех, кого отвергают, – не тех, на чьи алтари зашвырнули непрошеный дар.

Яся ждёт. По комнате несётся перекати-поле, вдали завывает ветер. Яся мысленно строит таблицу. Заполняет все графы одним и тем же словом – уходи.

Уходи, уходи, уходи.

– Уходить собираешься? Мне кабинет закрывать.

С компом, как обычно, что-то дурное, он решает вдруг ни с того ни с сего открыть то запретное, тайное, вовсе не для посторонних глаз. Яся резко выдёргивает вилку из розетки. Напускает на себя делано безразличный вид – и слышит:

– Сегодня ты опоздала на работу на семнадцать минут.

Яся хочет смотреть отстранённо, выглядеть круто – как человек, которого невозможно смутить.

Ничто не заденет тебя, если ты не сочтёшь это важным.

– А вчера – на двадцать три минуты. Позавчера пришла даже пораньше – и легла тут поспать.

В его воображении этот разговор выглядел сильно иначе. Здесь она должна поинтересоваться, откуда он взял все те сведения. Без вопроса выходит немножко нелепо. Может, спросит ещё?

Тишина.

Яся старается думать о море. Считать про себя.

Сосчитать, сколько чаек на море.

Как они нападут на него.

– Думаешь, откуда я всё это знаю? Я камеру поставил тут, в старой коробке из-под печенья. Включаю с утра, смотрю на тебя с телефона.

В этот момент, как ему представлялось, она засмеётся – и сразу щедро простит неловкие все разговоры. У них же так много общего, разве не очевидно? Настойчивость – это же важно, и смело с его стороны не сдаться на первых провальных попытках.

Моря нет. Чаек нет. Вместо них Яся

видит

белую

птицу.

Холод шорохов за спиной, металлический запах замкнутой в кулаке грязной связки ключей. Ты не принадлежишь себе.

(Радуйся, это приятно.)

Непрошеные откровения, ненужные вовсе восторги липнут, патокой обтекают – не закрыться и не избежать. Человек так старается ради тебя.

(Благодари, это же приятно.)

Тебе только добра и хотят. Принимай, разделяй то, над чем не бывает власти: тебя выбрали среди других, пальцем ткнули – «беру себе это!».

Посмотри, как красиво, как гладко: живая с изъянами кожа покрывается коркой пластмассы.

Раздражение схватило и держит – захлопнулись створки капкана, – заставляет враз голос звучать выше, и резче, и громче. Когда не выходит быть классной, остаётся быть только собой.

Обезумевший зверь бежит на ловца: так ловец становится зверем.

– О, вперёд, расскажи начальству. У меня миллион работ. Я тут только ради тебя. Всякий раз жду момента, когда снова придёшь. Обожаю просто. Конечно же, я лгала, когда говорила так больше не делать. Я в восторге. Камеру вот поставил, огонь. А если вдруг на тебя наору, перестреляешь полкласса? Чтобы сказали потом – всё из-за этой девчонки, довела парня, ой довела. Да?

Поначалу стараясь хоть как-то держаться, под финал переходит на крик.

Так громко, что на первом этаже просыпается охранник, одышливо топчет ступени, узнав припозднившихся этих двоих, рявкает с порога – катитесь на улицу.

Уличный воздух ещё никогда не казался Ясе столь свежим. Этот вдруг бормочет, что они могли бы дружить. Будто дружба – приз за второе место, грамота умнички в утешение. Рукава натянула до середины ладони, пальцы смотрятся как бахрома. Заглядывает в глаза – видит крохотные изображения себя же, ещё и ещё, туннель собственных лиц – силится осознать тянущее где-то в груди, неявное ощущение.

Не понимаешь словами – слушай вот так.

Вслепую, на ощупь, Яся пытается подобрать нужный ключ из воображаемой связки – что, если отвращение потянет вслед злость, что, если страх позовёт с собой гнев, – и выбирает одно из всего, что чувствует в этот момент.

Очень холодно, очень спокойно, без торжества, без малейшего желания задеть, она говорит: «Да не нравишься ты мне».

Следующие несколько дней Яся будет особенно крепко обнимать маму перед тем, как уйти, даже испишет и спрячет за книгами некий тетрадный листок, но ничего не изменится ни день спустя, ни неделю, ни после. Листок найдёт и