Читать книгу - "История прозы в описаниях Земли - Станислав Снытко"

Считай кирпичи, из которых построен деревянный дом, считай очаги пожаров на дне океана, считай пересадки на пути с левого бока на правый. Прополоскал стакан, выплюнул пену, выключил воду, захлопнул лэптоп, погасил свет, занавесил окно, проглотил таблетку, скинул одежду, снял очки, закрыл глаза – и вышел на улицу. Но прежде чем выйти – несколько часов дежурил у двери, улавливая щебетание стиральных машин в прачечной. Или это троллейбус щёлкает рогами на Коламбус-авеню? или команда парамедиков скрипит деревянной лестницей? Вытеснение желаний под натиском потребностей – топографическое чутьё не обманывает заблудившихся – дискомфорт при встрече возвышенного и комического провоцирует дежавю. И вот, без всяких усилий над собой, без малейшего опасения, я распахиваю дверь. Мне в точности не известно, в каком году был построен этот дом, но точёные опоры перил, деревянные розетки и набалдашники, глубокие (хотя и пустые) ниши в стенах, массивные деревянные наличники, обрамляющие каждую мелочь, даже выключатель – словом, всё убранство свидетельствует, что этот дом уверенно простоял, не пострадав во время землетрясения 1906 года, с конца позапрошлого века. Мне кажется, что в подвальном гараже, если прорваться туда сквозь рухлядь деревянных перегородок, можно найти мумифицированный хичкоковский «ДеСото», а наверху, под самой крышей, – старое радио или самодельную радиостанцию, забытую усопшим энтузиастом. Но я не пошёл ни вниз, ни вверх, а вернулся к окну, под одеяло. В два часа ночи под окном заскрипели тормоза, раздался сытый шлепок – у крыльца приземлилась свежая The New York Times в тугом полиэтиленовом коконе. Затем ещё один шлепок, у соседнего дома, потом за углом… И так каждую ночь.

Торговец икрой рыбы бешенки

Уже больше девяти месяцев здесь не имели обо мне никаких известий и считали захлебнувшимся, и со слезами на глазах просили говорить громче, чтобы узнать по голосу, кто я и что. Я рассказал им во всех подробностях о том, что видел во время путешествия, а они не могли вымолвить в ответ ни слова и молча расходились по домам, крестясь. В подтверждение своей правоты я поведал им о великой горе, столь высокой и трудной для подъёма, что живущие внизу ничего не слышали о живущих на вершине, а верхние – о нижних, и о морском берегу под горой, где какая-то женщина родила двоих близнецов. Родившись, близнецы открыли себе глаза руками и сказали, что в таком мире они жить не собираются, ушли на гору, провели там всю жизнь и умерли. Где умер один – сделалось огромное озеро, где другой – огромная лужа: с тех пор туда идут люди и бросаются в воду, чтобы поселиться на небесах. Есть на этой горе и другие, которые, чтобы детей их считали сыновьями хороших отцов, делают устройство вроде ножниц стригальщика шерсти и засовывают туда голову, а затем усилиями ног смыкают концы. Не умолчал я и о королевстве под горой, где весьма торжественно и пышно, с музыкой, плясками, криками, жертвоприношениями и щедрой раздачей еды, король справлял похороны своего отца, которому собственноручно отрезал голову, дабы жениться на собственной матери, уже забеременевшей от него. На том празднестве я выпил столько пальмовой браги, что народ признал меня посланцем неба и, водрузив на слона, целую неделю возил по городу под грохот барабанов и вопли священников, призывавших благословение на голову короля. Напоследок я успел рассказать землякам о многих других странах, где мне удалось побывать, а когда все разошлись, отправился домой, растянулся на матраце из свиной щетины, и меня тотчас охватила сладкая дремота, и мой храп можно было слышать за тысячу миль. Мне начал сниться сон, и сон весьма странный, ибо мне казалось, что я нахожусь в море и на меня напала жестокая жажда и, так как я не могу найти хорошего питья, чтобы утолить её, мне не остаётся ничего иного, как снять свою пиратскую шляпу и зачерпнуть в неё полным-полно морской воды, которая сплошь кишит большими красными червями и зелёными личинками, а в пасти у них длинные и острые зубы, а сами они воняют, будто последняя падаль. Воду эту со всеми червями я выпил, и она показалась мне на вкус недурной, ибо черви настолько легко проходили внутрь, что я их не замечал. Однако один всё же застрял бы вскоре у меня в горле, если бы я во сне не сделал глотка, ибо он повис у меня в горле, вцепившись зубами в маленький язычок; но едва я глотнул, как он моментально отправился вниз к прочей компании. Через четверть часа можно было слышать в моём желудке несмолкаемые вопли и гудение. Ну и проклятье! Как кусали друг друга червяки и личинки в моём животе, словно происходила травля зайцев и они истекали кровью, как свиньи! После того как доброе время они повоевали внутри, мне стало ужасно плохо и меня начало рвать. Меня чистило целых четыре часа подряд, и во сне – всё только в постель, так что я из-за этого проснулся и лежал, чёрт меня побери, по уши в сплошном дерьме, а вокруг ползало, наверно, свыше ста тысяч таких красных морских червей и зеленых личинок с большими зубами. Все они вновь сожрали рвоту и затем исчезли, прежде чем я оглянулся, и даже теперь я не знаю, куда они девались. Такая рвота продолжалась у меня каждую ночь целых четыре недели, что, по-видимому, произошло от нездорового воздуха, ибо на руках и ногах у меня сразу выступила сильная сыпь. Всё тело моё сплошь походило на берёзовую кору, и кожа начала свербеть, как при дурной болезни; иногда, надевая пиратскую куртку, я так натирал себе кожу, что блестящие красные капли приставали к куртке изнутри, словно переплётный клейстер. Так я мучился полгода, пока не избавился от хворобы окончательно, и ручаюсь, что не отделался бы от неё вообще, если бы не заказал себе мазь из оливкового масла и толчёного кирпича и не смазывал бы ею усердно все суставы. Чёрт возьми, оливковое масло с толчёным кирпичом – великолепное средство от болезней.

Бальдандерс, стань грозой

Ирония (или юмор того пошиба, когда не до смеха) соединяет частицы пейзажа, это фермент связности и строительный материал, составляющий линии паутины. Человек прикреплён к этой паутине двояким образом, мотивирующим рассуждать от первого и третьего лица одновременно, – как если бы неодушевлённый объект (например, полимерный человекоподобный тренажёр, на котором учатся делать искусственное дыхание) выказывал дар речи. Паутина вздрогнет, и пятно в центре сетки качнётся вместе с ней, не то от ветра, не то пробуя