Читать книгу - "Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой"

Николай отвернулся от нее. Наташа с своеючуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, ноей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти,упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обмануласебя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствиемчужому горю, почувствовала она, и сказала себе:

«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть веселтак же, как и я». Ну, Соня, — сказала она и вышла на самую середину залы, гдепо ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустивбезжизненно-повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическимдвижением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты иостановилась.

«Вот она я!» как будто говорила она, отвечаяна восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.

«И чему она радуется! — подумал Николай, глядяна сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горлоее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она недумала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полилисьзвуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те жеинтервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первыйраз заставляют вас содрогаться и плакать.

Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезнопеть и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперьне по-детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности,которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили всезнатоки-судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надообработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того,как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильнымипридыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки-судьи ничего не говорили, итолько наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще разуслыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своихсил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостаткамиискусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, неиспортив его.

«Что ж это такое? — подумал Николай, услыхавее голос и широко раскрывая глаза. — Что с ней сделалось? Как она поет нынче?»— подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующейноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh miocrudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Ohmio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! — думалНиколай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь — всё этовздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!.. как онаэтот si возьмет? взяла! слава Богу!» — и он, сам не замечая того, что он поет,чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо!Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.

О! как задрожала эта терция, и как тронулосьчто-то лучшее, что было в душе Ростова. И это что-то было независимо от всего вмире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!..Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё-таки быть счастливым…