Читать книгу - "В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон"

К концу сезона их и Стреффорда присутствие в Венеции привлекло туда несколько путешествующих пар из их круга. У этих равнодушных, но прилипчивых людей было то общее свойство, что они не могли подолгу находиться в отрыве друг от друга, — их тут же начинало снедать смутное беспокойство. Лэнсингу было знакомо это чувство. Сам испытывал его легкие приступы и часто помогал другим справляться с ними. Оно было не сильней ощущения легкого голода, которое напоминает о пятичасовом чае человеку, который плотно позавтракал и уверен, что пообедает не менее плотно, но придает смысл бессмысленному и помогает многим колеблющимся делать их ежегодный выбор между Довилем и Санкт-Морицем, Биаррицем и Капри.

Ник не удивился, узнав, что этим летом становится модой неожиданно появиться в Венеции и заглянуть к Лэнсингам. Пример всем показал Стреффи, ему последовали и другие. К тому же замужество Сюзи было все еще предметом сочувственных пересудов. Люди знали историю свадебных чеков, и им было интересно посмотреть, как долго молодожены смогут на них прожить. Важно было в этом году помочь отчаянной паре растянуть медовый месяц, предлагая им крышу над головой. Еще июнь не подошел к концу, а уже масса друзей наслаждались с Лэнсингами солнышком на Лидо.

Ник неожиданно обнаружил, что их появление создает ему помехи. Дабы оградить себя от лишних комментариев и шуток, он отложил работу над книгой и запретил Сюзи говорить о ней, объяснив это тем, что нуждается в перерыве для отдыха. Жена мгновенно и с готовностью приняла его объяснение, защищая его от соблазна продолжать работу так же ревниво, как не поощряла его безделья; и он позаботился о том, чтобы она не обнаружила, как перемена в его привычках совпала с моментом, когда он стал испытывать трудности с книгой. Но хотя он не жалел, что перестал писать, неожиданно обнаружилось, насколько тяжело переносить ничегонеделанье. Впервые праздное шатание в компании потеряло для него свое очарование; не потому, что с теперешними спутниками у него было меньше общего, но потому, что за это время он узнал что-то неизмеримо лучшее, нежели пребывание в их компании. Он всегда чувствовал себя выше своих обычных приятелей, но теперь этот разрыв был слишком велик: до некоторой степени это действительно было несправедливо по отношению к ним.

Он тешил себя тем, что Сюзи разделяет это его чувство, но с раздражением увидел, что с прибытием их друзей она весьма оживилась. Как будто бы внутренний свет, придавший ей новую красоту, зажегся от присутствия тех самых людей, от которых они сбежали в Венецию.

Это вызвало у Лэнсинга смутное возмущение, которое после вопроса, как ей нравится снова оказаться в старой компании, усилилось, когда она со смехом ответила, что лишь надеется, их бедным друзьям не слишком бросается в глаза, как они ей надоели. Явная неискренность ответа была шоком для Лэнсинга. Он знал, что на деле они Сюзи отнюдь не надоели, и понял, что она просто догадалась о его чувствах и инстинктивно согласилась с ними и что впредь всегда будет думать как он. Чтобы проверить правоту своего опасения, он беззаботно сказал: «Но все равно довольно приятно снова немного пообщаться с ними», и она тут же ответила столь же убежденно: «Да, не правда ли? Все-таки… старые друзья!»

Страх за будущее вновь коснулся Лэнсинга ледяной рукой. Независимость Сюзи и ее уверенность в себе были в числе ее главных привлекательных черт, если же она станет его эхом, их восхитительный дуэт рискует превратиться в скучнейший из монологов. Он забыл, что всего пять минут назад негодовал из-за того, что она рада видеть их друзей, и на мгновение у него голова пошла кругом от неразрешимой загадки человеческой души, когда различие в чувствах раздражает, а согласие наводит скуку.

Он снова начал сомневаться: может, семейная жизнь вообще не для него, и не впал в отчаяние лишь потому, что вспомнил: вряд ли подчиненность Сюзи его настроению долго продлится. Но даже тогда ему не пришло в голову, что его опасения излишни, поскольку их узы откровенно временны. В думах о ней у него не возникало и тени мысли об особой договоренности, которая лежала в основе их брака; решение, что он или она могут расторгнуть его к обоюдному удовлетворению, давно превратилась в отголосок старой шутки.

Через неделю или две непрерывного общения ему стало ясно, что из всех старых друзей семейство Мортимера Хикса надоело ему меньше всего. Хиксы покинули «Ибис», чтобы поселиться в большом обветшалом дворце в районе Канареджо. Они сняли помещение у художника (одного из их новейших открытий) и философски относились к отсутствию там современных удобств ради бесценной возможности почувствовать «атмосферу». В этой исключительной обстановке они собирали, как всегда, разнородную компанию тихих кабинетных ученых и шумных адептов новых теорий, совершенно не сознавая взаимной несовместимости столь несхожих гостей, и сияли уверенностью, что наконец-то припали к истоку мудрости.

В прежние времена Лэнсингу первые полчаса было бы занятно находиться в этом обществе, а потом он весь долгий вечер изнывал бы от скуки, глядя на миссис Хикс, объемистую и увешанную драгоценностями, сидящую между безобидным профессором археологии и насупленным композитором или верховным жрецом новомодного танца, в то время как мистер Хикс, с сияющей физиономией над необъятным белым жилетом, следил за тем, чтобы шампанское лилось обильней, чем разговор, и блестящие молодые секретари усердно поддерживали беседу ошеломительными пророчествами и поразительной эрудицией. Но в Лэнсинге произошла перемена. В прошлом, по контрасту с его собственными друзьями, Хиксы казались совершенно невыносимы; теперь они были спасением от тех же самых друзей, став не только симпатичными, но даже интересными. В конце концов, это было уже кое-что — общаться с людьми, которые не рассматривают Венецию со стороны исключительных возможностей для купанья и адюльтера, но которые с благоговением, если не в замешательстве сознают, что находятся перед лицом чего-то уникального и несказанного, и стремятся максимально использовать это свое преимущество.

«В конце концов… — сказал он себе однажды вечером, с простой радостью выздоравливающего скользя взглядом по крупным доверчивым лицам Хиксов, — в конце концов они нашли для себя объект поклонения, религию…» Мысль эта поразила его как свидетельство некой перемены в собственном умонастроении и ключ к его новому мнению о Хиксах. Их беспорядочная страсть к великим произведениям искусства соответствовала его новому взгляду на вселенную: люди, которые чувствовали, пусть смутно, чудо и ценность жизни, должны были с тех пор быть ближе ему, чем те, для кого она мерилась единственно счетом в банке. Поразмыслив, он предположил, что именно это имел в виду, когда подумал, что у Хиксов появилась «религия»…

Несколько дней спустя его благоденствие было неожиданно нарушено приездом Фреда Джиллоу. Лэнсинг всегда чувствовал снисходительное расположение к молодому Джиллоу, рослому, улыбчивому и молчаливому, жаждавшему в полной мере воспользоваться всем, что предоставляют ему удача и положение в обществе. Лэнсинг, который неизменно пускался в свои скромные приключения со всей страстью, был не в состоянии догадаться, какую пользу тот извлекал из своих похождений, но всегда подозревал, что блудный Фред был не больше чем хорошо маскирующийся зритель. Теперь он впервые начал смотреть на него новыми глазами. Дело в том, что Ник испытывал угрызения совести по отношению к чете Джиллоу. С самого начала он и Сюзи говорили о них меньше, чем о других членах их кружка: они тактично избегали упоминать их имена с того дня, когда Сюзи пришла к Лэнсингу сказать, что Урсула Джиллоу просила ее отказаться от него, и вплоть до того дня, когда она встретила его восторженным криком: «Вот наш первый свадебный подарок! Огромнейший чек от Фреда и Урсулы!»