Читать книгу - "Музыка войны - Ирина Александровна Лазарева"

Учили ненавидеть свое великое прошлое, даже время Великой победы над фашизмом – и его учили презирать, учили ненавидеть солдата Красной Армии, глумиться над его самопожертвованием, над его подвигом. Внушили нам ненависть к городу Сталинграду, заставили переименовать его, чтобы из памяти нашей стерлось самое имя неприступной твердыни и связанного с ним имени вождя, приведшего страну к огромным достижениям и великой победе. Меж тем даже преступник Гитлер признавался, что отчаянно стремился захватить Сталинград не только потому, что это был промышленный узел на Волге, но и потому, что таким образом он нанес бы удар, оплеуху по имени самого Сталина. Не потому ли фашист ослеп и оглох, и опрометью бросился в заранее уготовленную для него ловушку, не потому ли, одурманенный запахом предстоящего глумления над именем Сталина, он прозевал то, как всего за несколько дней вокруг него плотной стеной сомкнулись советские войска?.. Они учили нас, как жить, а мы… мы позволяли им это делать!

Они учили ненавидеть русских гениев, доставали грязное белье великих русских художников, писателей, композиторов, ученых, вождей, то преумножая их недостатки, то и вовсе выдумывая события, которых никогда не было и быть не могло, лишь бы очернить, охаять наше культурное достояние.

И все-то у нас было из рук вон плохо, и все-то мы делать не умели, и во всем мои бывшие соратники, да и я, чего греха таить, кричали, что мы ничего не можем сами, и что кто-то должен прийти с запада и научить нас, как жить. Научить, как снимать фильмы, как строить образование, как лечить больных, какие законы принимать, где и что закупать, и какие заводы и атомные электростанции разрушать, а какие позволительно оставлять, как будто так и должно быть устроено в разумном мире, где все подчиненно чьей-то чужой инородной воле, но только не воле самого народа, не даже воле его отдельных представителей. Так разумно, так правильно, но кто, кто сказал, что именно так правильно и именно так разумно? Кто поставил западного человека выше человека любой другой национальности или расы? Кто? Как если бы прежде мы на русской земле не умели строить электростанций, возводить заводы, обучать поколения умнейших детей (которые продолжают, меж тем, выигрывать все международные олимпиады), лечить больных, разрабатывать собственные лекарства, снимать лучшее в мире кино, писать лучшие в мире книги.

Нет, ничего из этого, конечно же, советский человек делать не умел, и до вторжения Запада в девяностые годы с его приказами и указами советский человек жил как совершенный папуас; по этой же причине, должно быть, Россия остается и по сей день единственной страной, которая умеет запускать в космос людей, а главное, возвращать их целыми и невредимыми обратно, единственной страной, родившей Королева.

Не пора ли нам вспомнить о заветах Александра Пушкина, Ивана Тургенева, Льва Толстого, Михаила Ломоносова и жить собственным, а не европейским умом, не пора ли примириться наконец с тем, что у России всегда был и будет свой исключительный путь, отличный от западного? И задуматься: не был ли советский и постсоветский путь – таким путем? Не напророчили ли его нам великие мыслители прошлого? Не были бы они счастливы, если бы краем глаза заглянули в двадцатый век и узнали, что их родная страна шла по пути человеколюбия и созидания в течение стольких лет?

Мое прошлое, мои бессвязные поступки и глупые постулаты, которых я держался прежде, опутывали вязким мраком ум. Все, чем я жил, все мои убеждения, которые я с неистовой горячностью навязывал прежде родителям, бабушкам, дедушкам, дядям, двоюродным сестрам, возлюбленной своей Кате, казались теперь ничтожными, пустыми, смехотворными. Как я мог прожить столько лет в таком яростном заблуждении? Ведь я был не глупый человек! О, я бы понял себя, понял свою ошибку, не будь у меня столь первоклассного образования, столь сложной умственной работы, тогда я непременно нашел бы себе оправдание, указав бы на свою врожденную ограниченность и невежество. Но этого сделать я не мог, и никакого оправдания себе найти было нельзя.

Ответа на вопрос, как я позволил столько лет водить себя за нос, я найти не мог. Все, что я способен был найти в свое оправдание, это наваждение, грязное, слепое, нелепое, пошлое, умозрительное. Оно опутало мою волю к мысли своими тенетами, и я не желал избавиться от него, и только резкие толчки, как страшное преступление Яны, как столкновение с горем Кати и ее мужа, выдернули меня окончательно из этих липких сетей. Вот она была настоящая русская жизнь, настоящих русских людей, вот чем жило большинство людей. Это были не лозунги, не посты, не комментарии, не смайлики в Интернете. Казалось, бездонная пропасть разделяла либеральную пропаганду и русскую действительность, и чаяния, и стремления простых наших людей.

Когда случилась война, они не думали, в отличие от меня и моих друзей, о том, сколько мы потеряем в деньгах и как упадет курс рубля, насколько дороже станут билеты в Турцию или Италию, или телефоны, нет, они прежде всего думали о том, что можно сделать, чтобы защитить свою страну, своих соотечественников, свою землю, которую более тысячи лет до них оберегали такие же простые и честные их предки. Они спокойно приняли все те возможные ухудшения в своей жизни, которые последовали за началом войны, и они – с их мудрым смирением со всевозможным тяготами и лишениями – оказались во стократ смелее и отважнее меня.

Я был недостоин всех этих людей и каждого из них в отдельности, и собственная никчемность наваливалась на меня как неподъемная глыба. Не было смысла более обманывать себя, не было смысла жить и пытаться стать кем-то, когда уже никем я не стал.

Так я шел и шел, пока не оказался в самой мрачной части парка, возле заброшенной стройки. Вместо забора здесь была натянута проволока, а за ней располагались бытовки рабочих, из которых тянулся нестерпимый, тошнотворный запах жареной копченой рыбы. Я поморщился, стараясь не дышать, заторопился прочь, и тут новая мысль блеснула где-то на задворках ума, и вдруг, как это всегда бывает в час упадка духовных сил, она начала тянуть меня вверх из мрака, в который я погрузился с головой.

Мысль эта была о том, что я не желал своей стране поражения в войне. Я хотел желать, но не мог, никогда не мог. Я вывел Яну на чистую воду. Я в тайне от всех и себя самого радовался, когда мои близкие или родственники отказывались