Читать книгу - "Спасти огонь - Гильермо Арриага"

никогда не ругал нас на науатль. Видимо, слишком уважал его, ведь он заключал в себе огромную часть мира, где ты вырос, и ты не хотел осквернять язык, произнося бранные слова. Зато на испанском поносил нас от души. Извлекал из своего заумного арсенала самые унизительные архаизмы, значения которых мы не знали: остолоп, охламон, юрод, простофиля, межеумок, лоботряс, страхолюдина, обалдуй. Объясни мне, почему ярый противник колонизации так искусно пользовался языком колонизаторов, чтобы унижать других?

Ты уже этого не застал, Сеферино, но тысячи молодых людей родом с гор Пуэблы нелегально эмигрировали в США. Большинство осели в Нью-Йорке — его даже стали называть Пуэбла-Йорком. На каждом рейсе в «Большое Яблоко» можно было столкнуться с двадцатью твоими земляками, особенно в бизнес-классе. Они везли исконно мексиканские продукты: соус моле, сыр, съедобную опунцию, а также письма, одежду, подарки — все совершенно законно. Они все это декларировали на американской таможне и платили соответствующую пошлину — как мне рассказала моя соседка по рейсу, женщина в традиционном костюме, когда я летел на один конгресс. Это был такой бизнес: летали они туда-обратно по четыре раза в неделю. Места в бизнес-классе оплачивали бешеным количеством накопленных миль. Они служили мостом между мигрантами и их семьями на родине. Обратно в Мексику везли подарки, еду, деньги — и тоже декларировали на мексиканской таможне.

Как и следовало ожидать, смесь запахов всяческой снеди и крестьянского пота раздражала некоторых пассажиров бизнес-класса. Сам знаешь, расовая и классовая дискриминация начинается с обоняния. Особенно брезгливые жаловались стюардессам: «Сеньорита, я заплатил две тысячи долларов, чтобы лететь с комфортом, а не нюхать эти ароматы». Бедные стюардессы были вынуждены увещевать возмущенного топ-менеджера в костюме и галстуке: «Простите, но они тоже заплатили за билет». — «Да, сеньорита, вот только вам следует внимательнее смотреть, кому вы билеты продаете». И так без конца. Постоянные клиенты грозились сменить авиакомпанию. Бесполезно. На любом рейсе в Нью-Йорк атмосфера была как на уличном рынке, почти доколумбовом. Меня вовсе не раздражали тюки и запахи — наоборот, переносили в счастливую пору детства у бабушки с дедушкой, к свежему козьему сыру, который готовили мои тетушки, к ароматам кухни, пашни и хлевов.

Узнав, что моя соседка — с соседнего с твоим хутора, я заговорил с ней на науатль. Она улыбнулась и ответила по-испански: «Ох, сударь! Кто бы мог подумать, что вы по-нашему умеете?» Это «сударь» прозвучало даже оскорбительно. Какой я ей сударь? Она была одета в вышитую юбку, а я — в спортивный твидовый пиджак и вельветовые брюки: ничего такого, чтобы сразу же выстроить иерархию. Я на науатль сказал, что мой отец тоже был с гор. Она прыснула: «Вы меня простите, но я вас и не понимаю почти. Мы теперь не особо по-мексикански говорим». Где произошел сбой? Почему эта женщина так отдалилась от своего языка и, следовательно, от своей идентичности? Ты бы прочел ей нотацию. Язык — последний бастион сопротивления.

Узнав о таком непростительном упадке, я решил спонсировать изучение науатль во всех начальных школах в горах Пуэблы. Может, я просто желал сберечь драгоценные минуты детства или косвенно пытался тебя вернуть. Неким образом науатль отчасти определял меня как человека, и я отказывался его терять. Когда тысячи детей заговорят на нашем языке — да, я зову его нашим, — я буду знать, что твоя борьба и моя тоже были не напрасны.

Уснуть не получилось — бурлили эмоции. С одной стороны, возбуждение при мысли, что я проведу ночь с Хосе Куаутемоком. С другой, шквал мыслей о том, как все может пойти не по плану. А вдруг Хосе Куаутемок просто не придет? Или ребятки Кармоны меня похитят? Ни одна живая душа не знает, куда я собираюсь улизнуть ночью. Меня могут просто убить где-нибудь в переулке и бросить мой труп крысам. Ну и худший кошмар — что Клаудио обо всем узнает.

Я вертелась в постели. То в полусне обнимала подушку, как Хосе Куаутемока. То просыпалась от очередного мини-приступа паники. Задыхалась и пила воду, чтобы успокоиться. В довершение всего из меня лило как из ведра. Пришлось четыре раза менять тампон. У меня всегда были до нелепости сильные месячные. Зато хоть настроение не менялось, не бывало перепадов, какими страдают некоторые женщины. Я не становилась раздражительной, плаксивой, гиперчувствительной. А вот живот болел — хоть вешайся. И боль не снималась даже десятью таблетками бускопана. К счастью, болезненными месячные бывали не каждый раз. Я молилась, чтобы на следующую ночь меня не настигла эта напасть. Когда накатывало, я от боли даже говорить не могла. Просто съеживалась и лежала в позе зародыша, пока не становилось полегче. Когда боль наконец отступала, я была так вымотана, что хотела только спать. Но этой ночью мое состояние вроде бы не предвещало колик, так что мне было чуть-чуть спокойнее. Они начинились не сразу, а подступали несколько часов подряд, усиливаясь и усиливаясь.

К тому времени, когда проснулись дети, я уже успела испечь оладьи. Есть вредную пищу им разрешалось только по субботам. Я перекусила с ними, потом мы поехали кататься на велосипедах, я отвела их съесть по замороженному йогурту и купила винтажные головоломки — дома мы их собрали. А потом посмотрели фильм. В обнимку. Я обожала, когда все мои трое детенышей прижимались ко мне разом.

В пять наступил «тихий час» — так мы называли время, когда каждый в доме должен был читать. Мы договорились прочитывать минимум по две книжки в месяц. Кто не выполнял норму, становился рабом остальных на один день. Больше всех отлынивали Клаудио и Даниела. Наказание: по воскресеньям готовить завтрак, мыть посуду и застилать кровати.

Все разошлись по комнатам. Я не могла сосредоточиться. Скоро уходить, и я была вся на нервах. В шесть я не выдержала. Попрощалась с детьми, снедаемая чувством вины. Расцеловала их с головы до пят. Если со мной что-то случится, я ведь могу больше никогда их не увидеть. Они тоже ластились ко мне. Я осчастливила их, сказав, что они могут смотреть мультики за ужином.

Я отправилась в «Танцедеи», но, проехав три квартала, остановилась. Скинула Кармоне сообщение в ватсапе: «Пожалуйста, пришлите своих людей на угол улиц Реформа и Рейна в Сан-Анхеле к 21:45». И долгих десять минут пялилась в экран, пока не пришел ответ: «Не вопрос, мадам. Будут как