Читать книгу - "Маленький журавль из мертвой деревни - Гэлин Янь"

— Сейчас ты признал мать? — наседала на него Сяохуань. — А раньше где был? Тебе одно оставалось — крикнуть со всеми вместе: «Бей японскую шпионку!» Паршивец! Ты когда на свет появился, это я роды принимала, надо было там же, прямо на горе, тебя и придушить!

Ятоу принялась успокаивать Сяохуань, сказала, что сама не опускается до споров с братом и матери нечего сердиться.

— Куда ты там не опускаешься? — у Чжан Те появился новый соперник, острие его борьбы теперь нацелилось на сестру. — Ты замуж вышла, ты даже не член семьи Чжан! Но едешь в Японию, а с какой это стати?

— Так решил твой отец! — ответила Сяохуань.

— А я вот не верю!

— Не веришь — брякнись с разбега об стену, помрешь и там у него спросишь.

— Ах, ей живется плохо, а мне, значит, хорошо? Вкалываю на заводе по восемь часов в день, света белого не вижу! Но все почему-то о ней заботятся!

Сяохуань захихикала.

Чжан Те умолк, пытаясь понять, что тут смешного.

— Почему я смеюсь? Гляди, у тебя от раскаяния аж кишки посинели! Выходит, ты тетю мучил-мучил, а она все забыла? Зря думаешь, что люди твоих обид не помнят!

— Родная мать не помнит!

— Это что значит? — спросила Сяохуань. Ей стало страшно, страшно от того, какой последует ответ.

— Только неродная мать и помнит обиду.

Сяохуань подумала, что сама напросилась на такие слова. Ей нужно было остановиться, не доходя до них, или обойти стороной. А теперь поздно, сама взяла свое сердце и бросила на нож.

Ятоу утешала: Дахай так на самом деле не думает, просто понесло, вот и бросил поводья. Дай ему отвести душу, высказать все, что наболело, он потом сам раскается. Сяохуань только слабо улыбалась в ответ.

Еще Чжан Те написал письмо Дохэ, прочел его перед Ятоу и Сяохуань. В письме говорилось, что Чжан Те столько раз обзывали японским ублюдком и он от этих оскорблений столько раз плакал под одеялом. Столько раз вступал в битву, чтобы защитить честь родной матери и свою честь, и столько раз бывал ранен. Но за все эти обиды он не получил никакого вознаграждения! У сестры (и тем более, у ее семьи) нет такой глубокой психологической травмы, но они почему-то едут в Японию. А ведь самый несчастный в семье Чжан — это он…

Когда Чжан Те дочитал, Сяохуань неторопливо проговорила:

— Пойди и узнай, сколько стоит дорога в Японию. Если мама твоя эти деньги не сможет собрать, я сама соберу. Последнюю рубашку продам, но ты у меня уедешь в Японию.

Сяохуань днями и ночами давила на педаль швейной машинки, спустя год собрала триста с лишним юаней. Чжан Гана повысили до комвзвода, он приехал в отпуск домой, увидел Сяохуань, и его молчание будто прорвало:

— Мама, что с тобой, почему лицо такое желтое? И худое! Все глаза в красных жилках! Что случилось?!

Сяохуань рассказала ему, что Чжан Те собрался в Японию. Чжан Ган ничего не ответил.

— Эрхай, может, и ты хочешь в Японию? — спросила Сяохуань. — Я слышала, военным не разрешают выезжать за границу, придется в отставку уйти.

— Я не поеду, — ответил Чжан Ган.

— Соседи все от зависти полопались. Ятоу уезжала, так они ее провожали, как тогда, в летное училище.

Чжан Ган снова ничего не ответил.

— «Банду четырех» давно разогнали. Теперь не одни военные, крестьяне да рабочие в почете. Говорят, у нас какой-то студент даже в Англию уехал учиться. Все в городе знают.

Чжан Ган по-прежнему молчал. Перед возвращением в часть он сказал матери, что сам достанет деньги на билет Чжан Те, ей больше не нужно работать по ночам. Братья так толком и не повидались: Чжан Те поступил на курсы иностранного языка в вечернюю школу и теперь либо в школе пропадал, либо уходил в горы учить японские слова. Дахай говорил, что соседям в их доме очень не хватает воспитания, по всем этажам крик стоит, будто это не дом, а утятня. И друзья у Дахая теперь стали не те, что прежде: нынче он дружил только с культурной молодежью из группы японского языка. Иногда Сяохуань с балкона видела, как они идут куда-то все вместе, похожие на толпу японцев-заик.

Тем днем в дверь Чжанов постучали четверо молодых людей — два парня, две девушки. Увидев Сяохуань, они извинились и сказали, что ошиблись дверью. Но Сяохуань ответила, что все верно, она видела с балкона, как Чжан Те поднимался с их компанией на гору.

— Проходите в комнату, он скоро вернется с работы, — предложила Сяохуань.

— Нет, мы лучше внизу подождем, — ответила девушка.

Дверь закрылась, и Сяохуань услышала, как один из парней спросил:

— А это кто?

— Не знаю, — ответила девушка.

— Наверное, их няня? — догадался другой парень.

Из большой комнаты выскочил Чжан Ган. Угадав его настрой, Сяохуань бросилась наперерез. Чжан Ган проорал за дверь:

— Чжан Те — сволочь и ублюдок, какая ему няня?

Снаружи наступила тишина.

Месячный отпуск у Чжан Гана заканчивался, и накануне отъезда в часть он вызвал Чжан Те в большую комнату на разговор. Сяохуань услышала, как клацнула щеколда на двери, а дальше из комнаты доносился только сердитый шепот, из которого она ни слова не могла разобрать. Кажется, Чжан Те в чем-то оправдывался, а Чжан Ган без конца его обличал.

Сяохуань постучала, но ей не ответили. Тогда она отошла к окну и распахнула форточку. Балконная дверь в большой комнате была открыта, и через форточку Сяохуань услышала, о чем ссорятся братья. Чжан Те говорил, что соседи сами выдумали эту историю, что он мог поделать? Чжан Ган отвечал, что это все бред, бред собачий, он спрашивал у соседей, и все, как один, говорят, что Чжан Те рассказал им, будто его отец батрачил в японской семье и совратил там хозяйскую дочку…

— Бред собачий! И ты еще отпираешься! — говорил Чжан Ган.

Дальше Сяохуань слышала только сдавленные стоны Чжан Те. Сначала она испугалась, что у Чжан Гана рука тяжелая, чего доброго, оставит брата инвалидом. Но потом решила: пусть побьет немного, а там посмотрим. Подождала минут пять и крикнула в форточку:

— Эрхай! Разве бойцу Освободительной армии можно людей бить?

Дверь открылась, Чжан Те вылетел из комнаты и побежал в туалет. На оттертом до