Читать книгу - "Записки еврея - Григорий Исаакович Богров"

открылъ новый путь и землю перевезъ къ провалу не далекой, окольной дорогой, а по прямой линіи, что обошлось ему необыкновенно дешево. На этой перевозкѣ онъ жирно заработалъ.

— Ишь, плутъ, спохватилась прозрѣвшая власть: — какую штуку откололъ!

— Шельма! досадовали подрядчики. А Клопъ смѣялся самодовольно, нотиралъ руки и набивалъ карманъ. Но карманъ Клопа, какъ и карманы всѣхъ подрядчиковъ, былъ похожъ на бочку Данаидъ: что ни входило туда, тотчасъ же и уходило на затыканіе широкихъ дыръ по прежнимъ подрядамъ.

Нѣсколько мѣсяцевъ мнѣ отлично служилось у Клопа. Жалованье получалъ я хорошее. Правда, получалъ я его не всегда вовремя, но за то, когда водилась деньга, я бралъ разомъ за два, за три мѣсяца. Службы и дисциплины я почти не чувствовалъ. Работать приходилось очень рѣдко. Счетныхъ книгъ Клопъ не имѣлъ, по той естественной причинѣ, что идеалъ счастья для Клопа составляло жить безъ разсчета. Отписывался же мой принципалъ очень рѣдко. Большую часть корреспонденціи онъ бросалъ въ ящикъ изящнаго письменнаго стола нераспечатанною. Онъ какъ-то узнавалъ содержаніе получаемыхъ писемъ по наружной ихъ оболочкѣ; повертитъ, бывало, письмо въ рукахъ, посмотритъ на печать, захохочетъ, и швырнетъ въ ящикъ.

— Отъ залогодателя дурака. Для чего читать и къ чему отвѣчать? Я вѣдь знаю, что онъ требуетъ преміи за залогъ, или освобожденія залога. И онъ знаетъ напередъ мой отвѣтъ: «Вышлю, освобожу при первой возможности». А это отъ кредитора? Ну, этотъ и совсѣмъ глупъ. Я съ глупцами и переписываться не намѣренъ.

Но, постепенно, мое положеніе дѣлалось неловкимъ. Чѣмъ болѣе Клопъ благодушествовалъ со мною, тѣмъ болѣе я чувствовалъ угрызеніе совѣсти, что ѣмъ даровой хлѣбъ.

— Хоть бы этотъ человѣкъ капризничалъ со мною, пожаловался я какъ-то въ присутствіи моей супруги: — я бы нѣсколько утѣшился хоть тѣмъ, что мнѣ платитъ богатый чудакъ за удовлетвореніе его капризамъ, а то онъ вѣчно смотритъ мнѣ въ ротъ, какъ своему дядькѣ, а я вѣдь отлично сознаю, что ему не приношу пользы ни словомъ, ни дѣломъ.

— Въ какой кацапской книжкѣ ты вычиталъ эту совѣстливость? срѣзала меня жена, сверкнувъ глазами. — Бери, благо даютъ. Ты всѣмъ и всѣми недоволенъ: не даютъ — плохо, даютъ — тоже плохо.

Я пересталъ жаловаться, но не переставалъ чувствовать двусмысленность своего положенія. А потому чрезъ нѣкоторое время, улучивъ удобную минуту, откровенно высказался моему принципалу.

— Маркъ Самойловичъ, я служу у васъ сложа руки; я просто дармоѣдничаю. Мнѣ это непріятно. Отказаться отъ васъ мнѣ почти невозможно: жалованье, которое вы мнѣ даете, единственный рессурсъ мой. Позвольте же мнѣ, по крайней-мѣрѣ, заступить у вашихъ дѣтей мѣсто учителя. Хоть я и не больно ученъ, но для начала могу быть имъ полезенъ.

Мое искреннее предложеніе, повидимому, тронуло Клопа. Онъ какъ-то удивленно посмотрѣлъ на меня.

— Вы честный молодой человѣкъ, похвалилъ онъ меня, хлопнувъ дружески по плечу.

— Я съ сегодняшняго дня начну заниматься съ вашими дѣтьми.

— Гм… А вы развѣ и пофранцузски умѣете? спросилъ онъ меня съ ироніей.

— Нѣтъ, но… замялся я.

— А если нѣтъ, то чему же вы моихъ дѣвочекъ учить станете? Вотъ еслибы вы умѣли говорить пофранцузски или танцовать, тогда совсѣмъ другое дѣло. Если за мною останутся новые подряды, я непремѣнно выпишу и француза, и танцмейстера. Я покажу этимъ чванливымъ чиновницамъ, каковы бываютъ жидовочки, непремѣнно покажу.

Я прискорбно опустилъ голову. Мнѣ было досадно убѣдиться, что ничѣмъ не могу быть полезенъ этому еврейскому самодуру. Клопъ понялъ мое молчаніе.

— Вы, другъ мой, напрасно безпокоитесь. Если я вамъ плачу жалованье, то, повѣрьте, не даромъ. Придетъ время, и вы будете мнѣ полезны, лишь бы вы захотѣли.

Чрезъ нѣкоторое время прибѣжалъ ко мнѣ вечеромъ Клопъ, блѣдный и разстроенный.

— Что съ вами? встревожился я.

— Прочитайте мнѣ вотъ эту бумагу, торопливо попросилъ меня Клопъ.

Онъ суетливо вытащилъ изъ боковаго кармана исписанный листъ бумаги и подалъ его мнѣ, держа кончиками двухъ пальцевъ, какъ будто бумага прожигала его руки.

— Читайте, повторилъ онъ свою просьбу. — На меня поданъ доносъ. Чиновникъ канцеляріи довѣрилъ мнѣ эту бумагу на самое поротное время,

Это былъ самый безграмотный, но самый ожесточенный безъимянный доносъ на имя губернатора. Въ немъ указывалось на всѣ фальши, допущенныя Клопомъ при постройкѣ казармъ вообще и подваловъ подъ казармами въ особенности.

Съ трудомъ, едва сдерживая смѣхъ, дочиталъ я курьёзную бумагу, написанную еврейскимъ ябедническимъ слогомъ.

— Ужасный доносъ! простоналъ пораженный Клопъ.

— Что же вы такъ испугались этой глупой бумага? Вы вообще, кажется, не трусъ въ дѣлахъ съ казною.

— Обыкновенныхъ прошеній и бумагъ я не боюсь; но тутъ… доносъ… ябеда…

— Не знаете ли, кто написалъ этотъ доносъ?

— Какъ не знать? Это мой вѣчный врагъ, проклятый процентщикъ.

— За что же онъ съ вами враждуетъ?

— За что собака кусаетъ? На то она собака.

— Вы-бы лучше примирились съ нимъ: неровенъ часъ.

— Охъ! нижніе подвалы казармъ ужасно пугаютъ меня: тамъ… маленькая экономія допущена. Если хватятся — бѣда. Познакомьтесь съ этимъ подлецомъ: не сведете-ли насъ какъ нибудь на миръ. Вотъ вамъ случай быть мнѣ полезнымъ.

Прежде чѣмъ заговорить съ процентщикомъ о мирѣ, я началъ собирать справки объ этой личности. Все еврейское общество презирало его и ненавидѣло, хотя не всѣ евреи показывали ему это. Онъ прослылъ богачомъ, краснобаемъ, нахальнымъ и отличнымъ писакой. Его считали силой и побаивались.

По отзывамъ, услышаннымъ мною, онъ являлся въ очень некрасивомъ свѣтѣ. За нимъ признавали глубокое знаніе талмуда и древне-еврейскаго языка, но считали его вмѣстѣ съ тѣмъ ханжою, фразеромъ и преступникомъ по всѣмъ почти заповѣдямъ Моисеева закона. Правилъ у него никакихъ не существовало: для него ничего не значило подкупить ложнаго свидѣтеля, ограбить самаго близкаго человѣка, и въ то же время увѣрять всѣхъ и каждаго, что онъ всѣхъ богаче совѣстью.

Я чувствовалъ отвращеніе къ этому человѣку по однѣмъ уже заглазнымъ аттестаціямъ, желая услужить моему принципалу, пересилилъ себя и отправился къ нему на домъ.

Ростовщикъ жилъ въ обширномъ собственномъ домѣ, довольно поевропейски устроенномъ. Несмотря на это, его узенькій, маленькій кабинетъ былъ испачканнѣе и грязнѣе даже безцвѣтнаго халата, въ которомъ я его засталъ. Стулья были покрыты толстымъ слоемъ пыли; на столѣ и на полу, въ самомъ хаотическомъ безпорядкѣ, валялись скомканныя, перепутанныя кппы разныхъ гербовыхъ и не гербовыхъ бумагъ, писемъ и документовъ. Въ обширномъ корридорѣ слонялись и горланили какія-то бабы и ошарпанные евреи. Все это толкалось, спѣшило въ переднюю, чего-то просило, требовало и претендовало. Гаденькій еврейскій лакей дѣлалъ видъ, что не впускаетъ назойливыхъ посѣтителей, но на самомъ дѣлѣ подстрекалъ ихъ кричать погромче, или отправиться съ жалобою въ полицію.

Самъ хозяинъ своею личностью, манерами и льстивыми рѣчами