Читать книгу - "Записки еврея - Григорий Исаакович Богров"

Богров Григорий Исаакович

Записки еврея

Часть первая

Мнѣ уже сорокъ лѣтъ. Жизнь моя не наполнена тѣми романическими неожиданностями, которыя бросаютъ читателя въ жаръ и холодъ. Напротивъ того, она очень проста и мелка. За всѣмъ тѣмъ, еслибы я владѣлъ даромъ слова присяжнаго разсказчика, она могла бы заинтересовать, если не всякаго читателя, то, покрайней мѣрѣ, еврейскую читающую публику. Какъ иногда одна капля воды представляетъ вооруженному глазу натуралиста цѣлый микрокозмъ для наблюденій, такъ и узкая тропинка, по которой протащилъ я красную половину своей разнообразной жизни, вмѣщаетъ въ себѣ замѣчательнѣйшія стороны еврейской общественной и религіозной жизни послѣднихъ четырехъ десятилѣтій, съ ея прямыми и косвенными вліяніями на жизнь каждаго отдѣльнаго еврея. Еслибы удалось мнѣ облечь все то, что я видѣлъ и перечувствовалъ въ теченіе моей жизни, въ соотвѣтствующую форму слова, то мои собратія по вѣрѣ живо сознали бы тотъ особаго рода кошмаръ, который душилъ тяжело спавшій духъ еврея, — кошмаръ, который лишалъ даже возможности облегчить грудь крикомъ или движеніемъ. Но повторяю: я считаю свой трудъ лишь первымъ и можетъ быть очень слабымъ шагомъ на томъ пути пробужденія сознанія, который долженъ привести евреевъ къ новой жизни, соотвѣствующей разумной природѣ человѣка.

I. Отецъ и его покровитель

Я сказалъ выше, что мнѣ наступилъ нынѣ уже сороковой годъ. Добросовѣстность разсказчика, однакожъ, не позволяетъ мнѣ подтвердить это съ достовѣрностью, по неимѣнію къ тому фактовъ. Съ средневѣковыхъ временъ еще, евреи привыкли смотрѣть на жизнь, какъ на пытку, а на смерть, какъ на спасительницу тѣла отъ поруганій, а души — отъ смертныхъ грѣховъ. Рожденіе у евреевъ совсѣмъ не считалось такимъ радостнымъ событіемъ, чтобы о немъ помнить. Смерть и похороны семейныхъ членовъ гораздо счастливѣе въ этомъ отношеніи. Этимъ и объясняется то обстоятельство, что у евреевъ празднуются не дни рожденія, а дни похоронъ, хотя и самымъ грустнымъ образомъ[1]. Да и чему радоваться при рожденіи на свѣтъ новаго страдальца?

Единственный фактъ для опредѣленія моихъ лѣтъ — это мой паспортъ; но онъ, сколько мнѣ извѣстно, такъ же неточенъ, какъ и его примѣты, нарисованныя воображеніемъ секретаря думы. Я помню цѣлую эпоху въ моей жизни, въ которую секретарь думы называлъ мои глаза пивными, собственно по особенной его любви къ пиву. Лишь по смерти этого добраго секретаря, глаза мои были пожалованы въ каріе, и то, кажется, потому, что новый секретарь питалъ особенное уваженіе къ карему цвѣту своихъ лошадей. Лѣта мои, по метрическимъ отмѣткамъ, то стояли на одномъ пунктѣ, то подвергались приливу и отливу, смотря по обстоятельствамъ. До записки меня въ ревизскую сказку, я долгое время совсѣмъ еще не родился[2], а существовалъ не въ зачетъ. Потомъ, долгое время считался груднымъ ребенкомъ. Когда мнѣ наступилъ, по вычисленію моей матери, пятнадцатый годъ, и когда мои родители начали серьезно задумываться, какъ бы скорѣе покончить съ моей холостой жизнью, я вдругъ выросъ по метрическимъ книгамъ до восемнадцати лѣтъ[3]. Совершеннолѣтіе мое, однакожъ, продолжалось не болѣе полугода послѣ женитьба, потому что рекрутскую повинность начали отбывать по числу совершеннолѣтнихъ членовъ семейства. Было необходимо толкнуть меня назадъ, и я вдругъ опять сдѣлался шестнадцатилѣтнимъ. Въ этомъ возрастѣ я оставался около двухъ лѣтъ. Въ промежуткѣ этого времени большое семейство наше разбилось на нѣсколько маленькихъ семействъ[4], и рекрутская очередь отдалилась отъ насъ опять на нѣсколько лѣтъ. Любовь моихъ родителей заставила сдѣлать новый и послѣдній скачокъ, и вотъ я внезапно выросъ до двадцати-двухъ лѣтъ. «Еще нѣсколько лѣтъ, и мой Сруликъ не годится уже въ солдаты!» воскликнула моя мать, прижимая меня къ сердцу, и я вполнѣ сочувствовалъ ея радости.

Когда отецъ мой женился на моей матери, онъ былъ молодымъ вдовцомъ послѣ первой жены, съ которой развелся. Отецъ мой остался круглымъ сиротой въ самомъ раннемъ возрастѣ дѣтства. Отецъ и мать его скончались отъ холеры, оба почти въ одинъ и тотъ же день. Утверждали, что бабушка моя умерла не отъ холеры, а отъ любви къ мужу, котораго не могла пережить, но такъ-какъ у старосвѣтскихъ евреевъ, особенно хасидимской секты[5], любви, даже въ законномъ смыслѣ, не полагается (любовь есть увлеченіе, и увлеченіе абсолютно тѣлесное, а слѣдовательно — постыдное, недостойное каббалистки), то дѣло и было свалено на холеру. Отецъ мой былъ принять въ дои богатаго и бездѣтнаго дяди, гдѣ онъ и получилъ свое воспитаніе.

Въ тогдашнее время, особенно въ литовскихъ и польскихъ городахъ и посадахъ, всѣ евреи учились по одному образцу. Всѣ одинаково проходили несвязную систему ученія еврейскихъ меламедовъ[6]. Всѣхъ одинаково заставши ломать голову надъ кудрявыми коментаріями, не понимая общаго смысла текста[7]. Всѣмъ одинаково преподавался талмудъ, для пониманія котораго способны только рѣдкія натуры. Всѣ одинаково напитывались наукой при помощи толчковъ и пинковъ.

Сказать какому-нибудь отцу, что его хилый золотушной сынишка не рожденъ для пониманія тонкостей талмудейскаго ученія, значило его осрамить и лишиться его милостей навсегда. Какому же меламеду могла придти охота подвергнуться такой непримиримой враждѣ? Поэтому меламеды, терзая несчастныхъ учениковъ въ стѣнахъ хедера, аттестовывали ихъ предъ родителями съ самой лучшей стороны. А изъ этого выходило, что родители благодарили меламедовъ, а меламеды, оставаясь довольны родителями, раздавали ученикамъ-мученикамъ двойную порцію побоевъ, чтобы выжать изъ нихъ что-нибудь. Путаница эта продолжалась очень долго, и изъ-подъ колотушекъ выдвигалось новое поколѣніе, истощенное тѣломъ, робкое, пугливое, забитое, съ совершенной пустотой въ головѣ и сердцѣ.

Отецъ мой былъ исключеніемъ между своими сотоварищами по хедеру. Одаренный отъ природы способностью быстраго пониманія, порядочной памятью и терпѣніемъ, онъ въ восьмилѣтнемъ уже возрастѣ удивлялъ всѣхъ еврейскихъ ученыхъ городка Р. неимовѣрными успѣхами въ изученіи талмуда. Къ одиннадцати годамъ, курсъ его ученія былъ совершенно оконченъ, такъ что онъ былъ въ состояніи вступать въ диспутъ со всѣми знаменитостями ученаго міра города, и одерживать надъ ними побѣдѣ.

Такой феноменъ не могъ оставаться долго въ безвѣстности. Богатый дядя, у котораго онъ воспитывался, гордился имъ и позаботился о немъ, какъ о родномъ сынѣ. Слѣдствіемъ было то, что моего бѣднаго отца — въ двѣнадцать лѣтъ женили на дочери знаменитѣйшаго и бѣднѣйшаго раввина во всей губерніи.

О тѣлесныхъ и душевныхъ качествахъ первой супруги моего отца исторія умалчиваетъ; извѣстно только, что отецъ мой, не видѣвъ назначенной ему спутницы жизни до втораго дня свадьбы[8], нашелъ ее, при дневномъ свѣтѣ, не слишкомъ соблазнительною. Спустя нѣкоторое