Читать книгу - "Музыка войны - Ирина Александровна Лазарева"

на общую слабость, быстро приходила в чувство и уже говорила, хоть и медленно, но бойко, даже насмешливо, как и прежде, когда она еще не знала истязаний Панько. Казалось, и былое высокомерие постепенно возвращалось к ней.

– Вам правду сказать? Я полагаю, он убил их. А детей запугал, чтоб молчали. Он – преступник, головорез. В «Азовстали» «белых и пушистых», «по ошибке забредших» нет. – Она выразительно подняла брови над едкими глазами и так же выразительно опустила их, тем самым подчеркнув значимость того, что намеревалась сказать. – Но он спас меня. Зачтите ему это. Если будет возможность.

– Я вас понял. Поправляйтесь поскорее. Всего хорошего.

– Будут вопросы – обращайтесь.

На выходе из палаты молодой офицер обернулся и как-то по-особенному улыбнулся Лизе: тепло, даже будто восхищенно. Он с удивлением отметил про себя, что ему хватило небольшого допроса, чтобы попасть под обаяние этой странно бесстрашной женщины со словно навсегда застывшим на холодном и красивом лице и давно ставшим ее второй натурой выражением презрения и насмешливости.

А Парфена ждал впереди суд за все его преступления.

Глава семнадцатая

Прошло несколько недель с тех пор, как я подглядел за странным, даже можно сказать, вопиющим занятием Яны по ночам, и хотя я ничего существенного в своем расследовании до сих пор не достиг, ничего, чем мог бы поделиться с читателями, но все же кое-какие сдвиги произошли, план действий был намечен. Ради новой цели мне пришлось отказаться от работы на Кипре, мое расставание с Россией вновь затянулось, будто само провидение не желало того, чтобы я уехал окончательно и бесповоротно. Сегодня вечером в лесной части бескрайнего Измайловского парка я встретился с товарищем своего дальнего знакомого, работавшего в ФСБ.

Установилась та самая заветная апрельская теплая погода, когда прохожие уже одеты не в пальто и куртки, а в свитеры, легкие кофты, иной раз и вовсе в футболки и летние платья, когда на смену тяжелым сапогам и ботинкам приходят кеды, кроссовки, легкая обувь. В это чудное время года лес начинает постепенно оживать, но кроны деревьев еще не затмят глаза буйством пышной зелени, наоборот, они убраны скромно, каждая веточка и ветвь, как темные тончайшие узоры, унизана мелкими светло-зелеными, еще не до конца распустившимися полулистьями. Бурая земля еще только припорошена всходами клевера и крапивы, а кое-где – газона, а меж ними струятся чистые ручьи.

Под сводами из тончайшего кружева веток и изумрудных бусин бродят влюбленные парочки, такие молодые, неоперившиеся, какими и мы были когда-то – должно быть, студенты и студентки МГТУ имени Баумана бросили свои толстые конспекты и ринулись в лес, чтобы успеть насладиться тем редким мгновением почти настоящего летнего дня, вдруг нагрянувшего на Москву в апреле. Многие из них были одеты скромно, в самые недорогие водолазки, свитера джинсы, самые простые кеды, за плечами они носили сумки и рюкзаки из дешевого текстиля, некоторые были и вовсе не причесаны и неопрятны.

Вид их возмутил в уме воспоминания, до того светлые и чистые, что они отразились ноющей болью где-то в недрах души: разве не были и мы такими же красивыми, ладными или, наоборот, нескладными детьми, разве не веселились в любую свободную минуту и не шутили так же глупо, как эти ребята и девчонки? Разве не радовались мы также любой возможности отдохнуть от бессчетных лекций, лабораторных, семинаров, зачетов, экзаменов, курсовых? Разве не были также полны надежд на самое высокое для себя будущее, не были уверены, что проживем достойную и счастливую жизнь? Куда это все ушло? Где затерялся ворох моих испепеленных судьбой надежд, почему не сбылись мои юношеские и одновременно столь напрасные мечты?

Не совершил ничего ни для страны, соотечественников, человечества. Не создал семьи, не стал отцом, не стал даже по-настоящему любимым мужем. Все, чего я достиг: высокой зарплаты, множества нулей на счетах, но и им я не смог найти достойного применения! Многие, должно быть, совершенно искренне умерли бы от зависти, огласи я свой уровень дохода – я же не считал себя ни счастливчиком, ни предметом восхищения или зависти!

Однако вихрь размышлений и сожалений промчался в уме довольно скоро: все-таки я был сухарь, технарь и… не женщина. Мысли мои вернулись к делу, ради которого я был здесь.

Скольких людей мне пришлось опросить, чтобы кто-то признался, что, возможно, знает человека, который сможет мне помочь. Но вот наконец тот самый человек был найден.

На вид это был худой, невысокий мужчина, невероятно тугой и крепкий, с проступающими на руках и шее толстыми жилами. Отчасти серебристые волосы его были коротко стрижены, но на висках и надо лбом было видно, что он начинал лысеть. Одна бровь его отчего-то была намного выше, чем вторая, задрана вверх, отчего лицо его казалось удивительно хитрым. Маленькие, необыкновенно живые, словно имеющие свою отдельную от обладателя жизнь, глазки, буровили меня пронзительным взглядом, лишь только Валентин обращал ко мне свое лицо. Я вкратце рассказал ему суть дела, намекнув на то, в чем уже несколько недель подозревал Яну.

– Понимаешь, я бы хотел узнать, откуда она приехала в Москву, и правда ли, что она родом не из Твери. Да и вообще, кто она такая? Может быть, ее и зовут как-то иначе?

– Алексей… – Начал было объяснять Валентин, спутав мое имя, но я перебил его:

– Александр.

– Извини. Ты понимаешь, что просишь меня воспользоваться служебным положением в личных целях?

Какой странный человек! Зачем было соглашаться на встречу, если он изначально был не готов помочь мне? Только зря потратил на него время, решил я про себя почти сразу.

– Я отблагодарю, ты не думай! Скажи, сколько. – Я попробовал уговорить его, хотя чувствовал, что слова мои были не только неуместны, но и опасны.

Валентин нервно рассмеялся, но, когда вновь заговорил, в голосе его послышалось плохо скрываемое раздражение.

– Мне не нужно никаких денег. Я думал, у тебя что-то серьезное, раз ты всех своих старых знакомых на уши поднял. А тут такое… Следить за бывшей.

– Мы еще живем вместе.

– Тем более. Прости, но нет! Я бытовухой не занимаюсь.

Вот так внезапно и резко я был оборван в своем самом искреннем порыве вывести Яну на чистую воду. Отказ Валентина настолько глубоко смутил меня, сбив все карты, что на время я уверовал в его слова о том, что это были не иначе как безобидные семейные дрязги, и будто бы я пытался притянуть за уши личные обиды, чтобы обвинить Яну в