Читать книгу - "Глаза Моны - Тома Шлессер"

пастельными линиями. Эта плита наложена на другую, словно склеены две картины, и перекрывает ее целиком по высоте, но не по ширине, так что справа и слева видны два вертикальных поля по десять сантиметров. Эти поля с обеих сторон обведены черной акриловой краской, но в промежутке между первой и второй плитой белые участки чередуются с темными, и можно предположить, что первая плита с пятью темными полосами заслоняет какие-то правильные или искривленные фигуры, изображенные на второй. А сами полосы совсем не однородного цвета. В них угадываются переливчатые коричневые оттенки, видны все шероховатости и прожилки древесины. Краска растерта тряпкой по поверхности плиты, впиталась в дерево, став чуть ли не прозрачной. В результате мы видим каштаново-серые клубы, похожие на ржавчину. Все это создает игру световых бликов.

Анри созерцал картину. Мона могла бы спрятаться у него за спиной, заснуть или упасть прямо в музейном зале без сознания, он бы и не заметил, настолько он вошел в роль зрителя, предоставив Моне быть гидом и посредником. Ей же мерещился в туманных разводах картины запечатленный в памяти восхитительный образ ее кумира с гладко зачесанными волосами и горделивым выражением лица. Она вспомнила миф об Орфее и Эвридике и подумала: а что, если сейчас дед обернется и ей придется вернуться во мрак. И еще одна неожиданная мысль пришла ей в голову: хорошо бы когда-нибудь полюбить и стать любимой так же, как любили друг друга Анри и Колетта. Прошел час. Точнее, шестьдесят три минуты. Наконец Анри резко обернулся. Мона была тут – одновременно крохотная и гигантская. Она набрала воздух и уверенно, с видом знатока заговорила:

– Эту картину надо рассматривать так же, как старые картины, на которых множество фигур. Потому что в картине Сулажа много деталей, хотя кажется, что это не так. Но это детали самой материи, деревянных плит, бликов света, скользящего по поверхности. И эти четыре белые пастельные линии. Как четыре полоски света. Вот что нужно увидеть. Но послушай внимательно!

– Я слушаю.

– Еще каждый должен увидеть, что хочет. Потому что каждому дана свобода. Знаешь, давным-давно кто-то придумал такой тест: людям показывают чернильные пятна и спрашивают, что они видят. Пятна могут быть похожи на сердце, на бабочку, на динозавра, но важно только то, что подумает пациент.

– И что же?

– Так вот, на картине Сулажа полно разных образов в зачаточном виде, но важно то, что видится каждому.

Толкование Моны оказалось целительным. Анри рассказал ей, что Пьер Сулаж родился в 1919 году на юге Франции в небогатой семье, что он увлекался древним (и даже первобытным) искусством и римской архитектурой, что в детстве писал зимние пейзажи. Сулаж стал заметной фигурой в европейском послевоенном абстрактном искусстве наряду с Хансом Хартунгом, у него также много общего с такими американскими художниками, как Франц Клайн, Роберт Мазервелл и Марк Ротко, развивавшими близкие ему эстетические идеи. Эта эстетика заключается в противопоставлении света и тени, но применительно к самым простым, даже скудным материалам, например, к таким, как коричневая ореховая скорлупа и малярные кисти или деготь на стекле. К 1979 году Сулаж обратился к новой манере, доведя эту эстетику до логического завершения. Он стал экспериментировать со “сверхчерным”, то есть с такими оттенками черного, которые выделяют свет и чья динамичная текстура множит нюансы и блики. Его черный цвет совсем не черный.

– И какие же фигуры ты здесь видишь? – с любопытством спросил Анри.

– Смотри хорошенько, деда, на самой верхней полосе я вижу “Похороны в Орнане” Курбе с плачущими крестьянами. Помнишь? Вижу скорбь.

– А на второй что видишь?

– Подсобку в папиной лавке в ту минуту, когда мне подарили на день рождения щенка. Вижу радость.

– А на третьей?

– Те три раза, когда я забиралась тебе на плечи: перед “Умирающим рабом” Микеланджело, перед “Птицей в пространстве” Бранкузи и перед музеем Орсе, когда нас с тобой фотографировали. На третьей полосе я вижу… вижу… – Она никак не могла подобрать нужное слово.

– Ты видишь высоту. Ну а на четвертой?

– Вижу кутерьму на школьном дворе, как мне залепили мячом в лицо, как было больно. Вижу жестокость.

– А на пятой?

– Вижу буквы. Меленькие буквы, которые я разглядела у доктора Ван Орста. Я прочитала клятву… – Она забыла имя грека, родоначальника медицины.

– Клятву Гиппократа.

– Точно, клятву Гиппократа! Доктор тогда сказал мне, что, несмотря на все неприятности, у меня очень хорошее, острое зрение. На пятой полосе я вижу исцеление.

Анри слушал ее и тоже смотрел на темные полосы. Благодаря Моне ему открылось много нового. Придав каждой части картины символический смысл (скорбь, радость, высота, насилие, исцеление), она нашла заложенное в ней аллегорическое, нравственное и мистическое значение.

– А теперь посмотри на правый и левый край, – продолжала Мона. – Наверняка ты заметил, что художник приклеил первую плиту с пятью полосами к другой, которая оказалась под ней. При этом верхняя плита у́же нижней, поэтому с обеих сторон остались поля. На них и посмотри. Что ты видишь? Что сначала художник выкрасил нижнюю плиту белой краской, на этом фоне написал что-то черной, а уж потом наложил сверху другую плиту, на которой мы видим полосы.

– И что это значит?

– Прежде чем искать значение, надо просто полюбоваться – ведь это красиво! Мне очень нравятся эти две вертикальные полоски, частично белые, частично черные. Глубокий черный цвет контрастирует с темными горизонтальными полосами, на которых темные цвета сливаются друг с другом, создавая мерцание. – Мона гордилась тем, как она выражается, совсем по-взрослому. – Но да, это не просто красиво, но и кое-что значит.

– Что же, Мона?

– Что всегда можно увидеть больше, чем думаешь. Это значит, что надо уметь все видеть и всюду смотреть: и в середину, и сверху вниз, и снизу вверх, справа налево и слева направо, но главное, надо смотреть… как бы это сказать?

– Ну-ну?

– Ну, надо смотреть по ту сторону видимого, потому что под деревянной плитой есть что-то еще. Оно спрятано, но где-то существует. Вот что говорит нам Сулаж.

– Он говорит, что то, чего мы не видим глазами, на самом деле существует. И что, по-твоему, Сулаж ответил бы тем, кто утверждает: “Черный – это не цвет”?

– Как же можно так говорить! Ведь черный – это смесь всех цветов!

Мона запнулась, а потом заговорила совсем другим тоном. Медленно, словно под гипнозом, не отрывая глаз с картины, будто перенеслась в нее мысленно:

– Это и есть наш урок… урок Пьера Сулажа… Черный – это цвет. Причем неисчерпаемый.