Читать книгу - "Снег в августе - Пит Хэмилл"

Майкл понял, что никогда не слышал еврейской музыки. Он знал музыку католичества, например Tantum Ergo и «Помолись, дорогая матушка, обо мне». Он знал наизусть слова на английском и латыни. Ему начал нравиться и джаз, который передавали по радио, и он жалел, что ни на чем не умеет играть. Ни на рояле. Ни на трубе. Но еврейская музыка… на что она хоть похожа-то? Он снова прочел эту фразу – мелодии полны пафоса и меланхолии, однако при этом красивы и нежны – и решил, что это должно быть что-то наподобие блюзов.

Он взглянул на улицу, чтобы посмотреть, падает ли еще снег, увидел размытую красную неоновую вывеску бара Кейсмента и вновь почувствовал, что на него накатило мрачное настроение. А что, если в энциклопедии вранье? Может быть, это какая-то ужасная уловка. Может быть, эту статью для книги написал еврей. Или заплатил кому-то, чтобы евреев выставили в выгодном свете. Чтобы одурачить христиан, обмануть их бдительность. На Эллисон-авеню именно это и скажут. Да, так ему и скажут, если он принесет эту синюю книгу в бар напротив и спросит, что парни думают обо всем этом.

Нет, не может быть. Это все-таки энциклопедия; если в ней обнаружится вранье, кто-нибудь напишет в газету, или мэру, или кому-нибудь из больших шишек, и те расскажут всем о вопиющей неправде. Если это неправда. Он молчалив, но, черт, Гари Купер тоже не любитель поболтать. Отец Хини расскажет Майклу, где правда. Мальчик избирательно подходил к тому, что слышал на улице. Конечно, взрослые знали почти обо всем больше, чем он. Но он также знал, что им часто приходится говорить всякую чушь. Например, пока не умер президент Рузвельт, про него несли много чуши. Теперь вот про Джеки Робинсона говорят чушь. Возможно, и то, что они говорят про евреев, – тоже чушь.

Он отвернулся от падающего снега и продолжил чтение статьи, в глазах мелькали детали, слова «Талмуд» и «Тора», а шкала дат уходила аж в 722-й год до нашей эры, повествуя о том, чего только ни делали с евреями, и о том, что, невзирая на все это, они выжили и живут. Он искал каких-нибудь подробностей о Юдифи, но о ней больше ничего не было. Когда он добрался почти до конца статьи, глаза его расширились.

В наши дни дискриминация и меры подавления в отношении евреев все еще применяются в ряде европейских стран. В Германии диктатура Адольфа Гитлера лишила евреев политических и гражданских прав, которыми они пользовались ранее. В Польше, где репрессии практиковались на протяжении многих лет, проживает свыше 3 000 000 евреев…

Гитлер был уже мертв, так что это, наверное, было написано до войны. Он разглядел надпись мелким шрифтом на первой странице книги. Год выпуска… 1938, так это почти что девять лет назад было. Получается, что уже тогда, давным-давно, еще до войны – в 1938 году, когда Майклу было три года, люди знали, чем занимается Гитлер. И что он собирается сделать. Мама была права: Гитлер ненавидел евреев и убивал их миллионами. Но если люди об этом знали наперед, почему никто его не остановил? Почему нужно было дождаться момента, когда будет уже поздно? Нет, не так: почему не появилась какая-нибудь Юдифь и не перерезала его чертову глотку?

В Соединенных Штатах евреев больше, чем в любой другой стране мира; они съехались сюда благодаря религиозной и политической свободе изо всех стан мира, где на них были гонения, – говорилось в синей книге. – В сорока восьми штатах и территориях их численность составляет 4 229 000 человек, из которых почти 2 000 000 приходится на Нью-Йорк.

Майкл вдруг понял, что он почти ничего не знает о евреях. Ну, виделся он с мистером Джи и домовладельцем мистером Кернесом, которому было под семьдесят, и он каждый месяц приходил собирать с жильцов арендную плату. Теперь к ним прибавился рабби с Келли-стрит, но на самом деле он их не знал. Встречал, но не знал. Не знал даже полного имени. Почти все остальные в округе были ирландцами, итальянцами или поляками; кое-кто называл остальных «мики», «макаронники» или «пшеки». На самом деле все они были американцами. Но они выделяли себя из общей массы по признаку того, откуда сюда прибыли их родители или деды. Майкл был ирландцем. Как и его мама. А Джимми Кабински – поляком. Вне зависимости от того, откуда эти люди сюда перебрались, почти все они были католиками. Было, правда, и несколько протестантов, они посещали общественную школу и протестантскую церковь на Уайт-стрит, а на улице мальчишки играли вместе со всеми. Все они были просто американцами; их родители никогда не заводили речь о старой родине и вели себя так, будто живут в Бруклине еще со времен, когда по Проспект-парку кочевали индейцы.

А вот еврейских детей в округе не было. У мистера Джи их было трое, но они были словно призраки. В округе они не светились вовсе: они не играли на улице летом, они были лишь размытыми лицами из задних комнат лавки сладостей. Майкл никогда не видел, чтобы из синагоги на Келли-стрит выходили молодые люди. В субботнее утро на тротуаре можно было увидеть лишь нескольких стариков и старух. Как такое могло быть? Если в Нью-Йорке два миллиона евреев, то где они живут? Где находятся их дети? Играют ли они в стикбол? Болеют ли за «Доджерсов»? Играют ли летом в монетку, обмениваются ли комиксами? Читают ли о Капитане Марвеле? Почему их нигде не видно?

Ему захотелось разбудить маму и задать все эти вопросы ей. Он хотел рассказать ей о еврейских законах, правилах гигиены и алфавите. Он хотел спросить ее, почему Гитлеру позволили убивать евреев, если еще до войны было известно, что он собирается так поступить. Он хотел спросить, слышала ли она когда-нибудь еврейскую музыку и где именно в Нью-Йорке проживают эти два миллиона евреев.

Но она выглядела измученной, уставшей оттого, что ей пришлось по снегу идти до больницы и обратно, что оказалось тяжеловато, поскольку за время дежурства нападало еще снега. Она спала с открытым ртом. Он тронул ее за плечо. Она открыла глаза.

– Мам, – сказал он. – Может, ляжешь?

Она выглядела удивленной.

– Который час?

– Уже поздно, – сказал он. – Иди спать.

Майкл ушел в свою комнату, почистив зубы и закрыв дверь; под одеялами было тепло, но заснуть он не мог. От падавшего свежего снега стены комнаты будто бы светились. Снег накрывал всю округу, не было ни ветра, ни звука. И вот пока снег заметает тротуары, в подсобке лавки сладостей, наверное, плачет жена мистера Джи. Ее мужа увезли на скорой без сознания, лицо превратилось в распухшее кровавое месиво. Все видели скорую и полицию, но никто не сказал ни слова. В синагоге на Келли-стрит снег заметает двери, ступени крыльца и крышу, а бородатый человек с печальными глазами (Майкл был в этом уверен) сидит и слушает еврейскую музыку, прекрасную и нежную.

Рабби тоже приезжий. Откуда-то из Европы. Майкл это понял по его акценту. Он не был местным. Но как ему удалось спастись? В газетах писали, что погибло, возможно, шесть миллионов евреев. Почему он не оказался среди них? Он тоже из Польши? Пришли ли за ним нацисты? Где он прятался: на чердаке или в шкафу? Или у него было оружие и он принял бой? У рабби наверняка была своя история, и Майкла она очень интересовала.

Перед тем как окончательно погрузиться в сон, он думал о том, как было бы здорово встретить Юдифь – в браслетах и серьгах, с драгоценными камнями в волосах – и дотронуться до ее золотистой кожи. Но он отогнал от себя эти мысли, посчитав их чем-то греховным, и прошептал слова молитвы Ave Maria: с ними он будет чист, как свежий сугроб в Проспект-парке.

6

Утром после мессы снизу позвонили Сонни и Джимми – и Майкл вприпрыжку понесся по лестнице, чтобы с ними встретиться. В подъезде Сонни его обнял.

– Мы тебя не бросили, Майкл, – сказал Сонни. – Этот урод Фрэнки