Читать книгу - "Брежнев - Леонид Млечин"

Брежнев слушал, слушал, поглядывая то на одного, то на другого, и сказал:

— Ладно, вернусь в Москву, поговорю с Гришиным.

В это время приехал первый заместитель заведующего международным отделом ЦК Вадим Валентинович Загладин. Он привез записку о разговоре с одним из руководителей Итальянской компартии. Тот будто бы сказал Загладину:

— Вы утверждаете, что у вас нет оппозиции. Да у вас внутри партии оппозиция! Вы посмотрите статью Ягодкина в «Новом мире». Разве она совпадает с линией XXIV съезда?

За завтраком Александров-Агентов шепнул Загладину:

— Вадим, сейчас самый момент. Положите перед Леонидом Ильичом записку.

Загладин подошел к Брежневу, объяснил, с чем приехал, и попросил прочитать.

Брежнев читал долго и внимательно. Положил записку в карман и обернулся к Загладину:

— Мы тут уже обсуждали этого человека. Приеду в Москву, обязательно поговорю с Гришиным.

Надо понимать, разговор состоялся.

28 декабря 1975 года Черняев присутствовал при беседе своего шефа Бориса Пономарева с Гришиным.

— Нет, нет, Виктор Васильевич дело не в недоверии — убеждал Гришина Пономарев. — Но, знаете, нехорошо, если у вас был такой разговор о Ягодкине, и после этого он открывает в Колонном зале важное политическое мероприятие… Вы, конечно, извините, что мы доставляем вам лишние беспокойство, но лучше, если вечер откроет Греков, второй секретарь.

Пельше и Пономарев должны были на следующий день выступать в Колонном зале Дома союзов на торжественном вечере, посвященном столетию Вильгельма Пика. Открыть вечер было вначале поручено Ягодкину. Но после разговора Брежнева с Гришиным от его услуг отказались.

Суслов немедленно избавился от Ягодкина. Его убрали из горкома, назначили заместителем министра высшего и среднего специального образования по кадрам. Политическая карьера рьяного идеолога закончилась. В 1977 году Ягодкина отправили на пенсию под предлогом слабого здоровья. «Не то чтобы Суслов был либеральнее Ягодкина, — говорил Наиль Биккенин, много лет проработавший в отделе пропаганды ЦК, — но он был умнее и опытнее».

А вот Демичева сочли слишком мягким и либеральным для идеологической работы. После смерти Фурцевой Брежнев осенью 1974 года переместил Петра Ниловича на пост министра культуры. Причем совершенно неожиданно — его ближайшие подчиненные узнали об этом из программы «Время».

Демичев пытался отказаться от назначения. Пришел к Брежневу. Леонид Ильич принял его в присутствии своего охранника и даже не предложил сесть. Твердо сказал:

— Доводы считаю неубедительными. Вопрос сейчас будет решаться на политбюро.

Петр Нилович ушел расстроенный.

Но лично против Демичева Леонид Ильич ничего не имел, поэтому сохранил за ним кандидатство в политбюро.

Новым идеологическим секретарем сделали главного редактора «Правды» Михаила Васильевича Зимянина.

Первоначально на этот пост намечали назначить другого человека — тогдашнего председателя Государственного комитета по делам издательств, полиграфии и книжной торговли Бориса Ивановича Стукалина. В марте 1976 года, во время работы XXV съезда партии, заведующий общим отделом ЦК Черненко передал Стукалину, что нужно зайти к Суслову.

Михаил Андреевич, как всегда с непроницаемым лицом, произнес:

— Мы будем предлагать избрать вас на съезде членом ЦК, а затем на пленуме — секретарем Центрального комитета по пропаганде. Что вы на это скажете?

Его лицо на мгновение осветилось улыбкой, что выражало крайнюю степень расположения к собеседнику. Стукалин пишет в своих воспоминаниях, что искренне отказался от высокого поста и предложил вместо себя Зимянина.

— Хорошо. Мы подумаем и еще раз вернемся к этому разговору, — ответил Суслов.

На следующий день во время перерыва на съезде Стукалина соединили с Михаилом Андреевичем.

— Мы тут посоветовались и решили согласиться с вами. О нашем разговоре — молчок! Понятно?

Михаила Васильевича Зимянина считали либералом и прогрессистом. Ни тем ни другим он не был. Просто живая газетная работа не располагала к идеологической свирепости. Редактор «Правды» был в ту пору больше известен своей страстью к шахматной игре.

Однажды только что назначенного в «Правду» заместителем главного редактора по вопросам теории Виктора Григорьевича Афанасьева остановил помощник Зимянина:

— Вы играете в шахматы?

— Играю, и довольно сносно, — ответил Афанасьев.

— Не говорите главному, что вы шахматист, иначе он вас шахматами замучает, — шепотом посоветовал помощник.

«Зимянин действительно оказался заядлым шахматистом, — писал Афанасьев, — он мог играть после рабочего дня хоть до самого утра. Играл слабовато, проигрыш переживал болезненно, быстро „заводился“ и сражался до тех пор, пока не выигрывал. И только после победы спокойно уезжал домой».

Один из сотрудников аппарата ЦК вспоминал Зимянина:

«В то время вполне милый, даже забавный человек, любитель двух французских фраз, которыми, видимо, и ограничивались его познания в этом языке: „Entre nous soit dit“ (между нами говоря) и „En globe“ (в целом)».

Михаил Васильевич Зимянин, бывший партизан, сделал после войны карьеру в родной Белоруссии. В 1946 году стал вторым секретарем Гомельского обкома, затем министром просвещения. В 1947 году его утвердили секретарем, потом вторым секретарем ЦК компартии Белоруссии.

«У Зимянина была феноменальная память, цепкий взгляд, — вспоминал хорошо знавший его генерал госбезопасности Эдуард Болеславович Нордман. — Перед ним за многие годы прошли сотни людей. Но и через год, и через пять, и через десять он мог по памяти восстановить все анкетные данные человека, если эта анкета когда-то уже лежала у него на столе.

Ему достаточно было в течение пяти минут просмотреть газетную страницу, и он уже мог обсуждать все, о чем там говорилось».

Весной 1950 года первым секретарем Белоруссии стал Николай Семенович Патоличев, который до этого работал в Ростове-на-Дону.

— Белорусские товарищи не назвали из своей среды кандидата на пост первого секретаря ЦК республики, — сказал ему Сталин. — Мы хотели бы рекомендовать вас на эту работу.

Отношения Патоличева с Зимяниным не сложились. В результате в 1953 году Михаила Васильевича перевели в Москву и сделали членом коллегии Министерства иностранных дел. И тут на него обратил внимание Лаврентий Павлович Берия.

После смерти Сталина Берия сделал ставку на национальные республики, союзные и автономные. Он считал, что им должно быть предоставлено больше прав — прежде всего в продвижении местных кадров. Республики были недовольны тем, что на роль всяких начальников им присылали людей с другого конца необъятной страны, которые не знали ни местных условий, ни языка — и не хотели знать! — но вели себя по-хозяйски.