Читать книгу - "Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман"

не помышляю ни о работе, ни о гимнастике, ни о делах…[210]

Орибасий слушал его, слегка усмехаясь.

— Говоришь, твой брат, Кесарий, описал в Александрии околоушную железу? Это интересно. Я впервые слышу, что она была кем-то описана. Мне кажется, ты что-то путаешь. Такой железы не существует, ибо тогда бы ее, несомненно, описал великий Гален.

— О, Кесарий очень одаренный! — воскликнул Митродор. — Он почти вылечил начинающуюся фтизу у моей рабыни, певицы Лампадион!

— Ее здоровью, скорее всего, вредят частые беременности, — заметил Орибасий. — Она выбрасывает рожденных детей или избавляется от них с помощью абортивных пессариев? Их ей тоже Кесарий делает? Ведь он не давал Клятвы Гиппократа?

— Что ты такое говоришь, Орибасий? Какие пессарии! Лампадион не беременеет, ибо я веду по рекомендации Кесария воздержанный образ жизни, способствующий сохранению моего здоровья, и отвечающий истинной философии, как учит наш Фемистий… только наслаждаюсь ее пением. Дивный у нее голос. Многие мне большие деньги предлагают, чтобы я им ее продал, но я никогда ни за что не соглашусь.

— Ты ведь знаешь, что Кесарий сейчас у тебя в гостях? — спросил Орибасий. — Что же мы его здесь ждем? Поедем к тебе, заодно и Лампадион послушаем.

— Он скоро вернется, — беспечно ответил Митродор. — Сказал, что ему надо осмотреть Лампадион, изменить предписания.

Орибасий небрежно перебирал свитки в корзине.

— Трактат Гиппократа «О благоприличном поведении», смотри-ка, — поднял он бровь. — А Кесарий ведь не любит Гиппократа, он сторонник атомов Асклепиада? Справедливо говорят, что христиане — безбожники.

— Ну, Асклепиад не был христианином, — резонно ответил толстяк. — И потом, Кесарий…

— Разве Кесарий давал Гиппократову Клятву? — удивленно спросил Орибасий. — Ах, я помню, как я клялся в юности в Пергаме перед алтарем Асклепия Спасителя… «Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство… В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами».

Митродор нахмурился и ничего не ответил.

— Ты слышал про Либания? — сменил тему придворный архиатр. — Хочет, чтобы его сына Кимона император признал законным… Не знаю, насколько Юлиан одобряет такое, — Орибасий окинул Митродора взглядом.

— Ты бы как раз мог и походатайствовать за него, ты сам знаешь, что это такое, иметь сына от рабыни, — сказал сочувственно Митродор.

— Христианский император разлучил меня с матерью Евстафия, эта рана не заживет никогда, — тяжело произнес Орибасий. — Когда я покидал мать Евстафия, я велел ей выбросить ребенка, если родится девочка, и отдать на воспитание Леонтию архиатру, если это будет мальчик… Леонтий много сделал мне добра. И наш добрый кесарь сделал для меня и моего сына исключение. Но Либаний, хоть и знаменитый ритор, высоко ценимый императором, но вовсе не близкий друг Юлиана, не придворный. Если даже кесарь примет Либаниева Кимона, как рожденного в законном браке, а не прижитого отцом от рабыни-наложницы, то как будет этот арапчонок себя чувствовать среди воистину свободных людей? Ему надо не раз и не два увидеть восход созвездия Козы, чтобы исполнить свое желание.[211]

— Либаний говорит, что мать его сына — очень благородная женщина, возвышенной души… — осторожно начал Митродор.

— Возможно, — сказал Орибасий. — Но при дворе императора бедного арапчонка ждут насмешки, будь он хоть трижды талантливее своего отца…

— А твоего Евстафия не ждут насмешки? — спросил Митродор.

— У него есть я, — ответил Орибасий. — Пусть кто-нибудь только попробует… Достаточно мы с ним натерпелись. Да и не только мы — помнишь, как у теурга Феоктиста отняли имение и сослали? Где его бедный племянник? Когда все это произошло, он был на Косе, учился при асклепейоне. Должно быть, уже взрослый молодой человек сейчас, и, я уверен, хранит древнее благочестие и нашу философию. К сожалению, его не устроил Пергам, хотя Иасон и уговаривал его остаться, так он мне рассказывал. Говорят, в Александрию поехал или в Старый Рим.

У Каллиста перехватило дыхание.

— Хорошо, что наш император возрождает древнее благочестие, — произнес Митродор.

— Думаю, у него мало что может получиться, — доверительно проговорил Орибасий, внимательно глядя на толстяка.

— Я уверен, у него все получится, — твердо ответил тот, не отводя взгляда.

— Ты истинный каппадокиец, Митродор! — воскликнул, смеясь, Орибасий. — Но послушай — я был в Дельфах по повелению Юлиана. Там запустение. И вот какой ответ я получил на вопрошание императора:

Вы возвестите царю, что храм мой блестящий разрушен;

Нет больше крова у Феба, и нет прорицателя-лавра,

Ключ говорящий умолк: говорливая влага иссякла.[212]

— Это она в Дельфах иссякла, — бодро произнес Митродор. — А в Новом Риме ради благочестия кесаря Юлиана любой источник забить может.

— Что-то Кесарий твой задерживается, — сказал Орибасий, вставая. — Мне надо торопиться. Интересные книги у твоего братца — «Против Юлиана». Сам написал или рабу-секретарю переписать чужую книгу велел?

Он презрительно кивнул в сторону Каллиста и небрежно протянул тому книгу.

— Это книга Галена, — отвечал Каллист, побледнев и сжимая свиток. — Против врача по имени Юлиан.

— Подумать только, раб Кесария вообразил, будто я не читал книг великого Галена, — произнес, снова рассмеявшись, Орибасий и, легко поднявшись с кушетки, вышел из библиотеки.

Митродор обратился к Каллисту, скользя по нему рассеянным, не узнающим взглядом:

— Принеси-ка мне что-нибудь перекусить и выпить.

Каллист закусил губу и опрометью выскочил вслед за Орибасием.

Тот уже усаживался в роскошные носилки. Вдруг всадник на вороном коне стремительно проскакал мимо него, и осадил коня, едва не сбив рабов-носильщиков.

— Кесарий? Никак не можешь оставить в столице свои каппадокийские привычки? — проговорил Орибасий. — Могут фистулы появиться от верховой езды, знаешь ли… И еще говорят, фтиза заразна, так что тебе бы задуматься…

Кесарий спрыгнул с Буцефала.

— Ты уже уходишь, Орибасий? Это пергамский обычай — ходить в гости, когда хозяина нет дома? — спросил Кесарий.

— Ничего, ничего, я осмотрел твой дом, библиотеку… Советую рабов приструнить, очень они дерзки у тебя. А Митродор наверху тебя дожидается, когда ты из его дома в свой вернешься, наконец.

Орибасий засмеялся, не показывая зубов, и задернул полог лектики. Рабы подняли носилки.

Кесарий проводил его долгим взглядом.

— Привет, — сказал ему Каллист. — Митродор говорил, что Лампадион уже лучше?

Кесарий вздрогнул и внимательно посмотрел на ничего не понимающего Каллиста. Потом засмеялся и хлопнул его по плечу:

— Каллистион! Благодетель! Спас меня от персов!

— Возьми, — кивнул Каллист, отдавая ему деньги. — А я пойду, воды попью. Есть у нас вода?

— Зачем мне деньги? Это твой заработок. Эй, Гликерий, воды господину Каллисту!

— Тогда