Читать книгу - "Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов"

Ил. 11. Структура оскорблений императора

Градация «дурости» царя была достаточно широкой: от констатации бесхозяйственности и банальной необразованности (Николай II якобы был неграмотный и умел писать только свое имя, почему и подписывался одним именем, без фамилии^[859]) до врожденной умственной отсталости, дебилизма, которую крестьяне обнаруживали, сравнивая портреты царя с лицами известных им местных умалишенных. При этом эпитеты «дурак» и «сумасшедший» иногда следовали в паре^[860]. Часто глупость Николая II отмечалась через сопоставление с Вильгельмом II. Крестьяне нередко использовали фразу: «У Вильгельма больше ума в пятке, чем у Николая в голове»^[861]. В этом контексте тождественным эпитетом было определение «бестолковый хозяин» или «бестолковый главнокомандующий». Так, о принятии Николаем II верховного главнокомандования крестьянин Тверской губернии Степан Кукушкин отозвался весьма лаконично: «Он не генерал, а полковник, и вояка херовый»^[862]. В августе 1916 г. нижний чин, прибывший из армии в отпуск в вятскую деревню, рассказывал, что государь император находится «на поруках», так как он «бестолковый», и что наследник цесаревич не сын государя императора, а брат^[863].

Следует заметить, что анализ народных высказываний о царе в первую очередь демонстрирует отношение к нему на эмоциональном уровне; было бы неверно говорить о существовании рационально-осознанного и оформленного портрета. Портретов этих было множество, но главное, что они находились в динамическом состоянии, постоянно обмениваясь своими признаками. Часто это приводило к противоречиям: обвиняя императора в глупости или даже безумии, крестьяне и мещане тут же приводили в пример вполне рациональную мотивацию, некий продуманный план его действий. Так, 3 ноября 1915 г. мещанин местечка Светиловичи Гомельского уезда Могилевской губернии Тимофей Ковалев, 55 лет, в разговорах с рабочими на станции Грузкое в пределах Путивльского уезда Курской губернии сказал: «Царь наш Николай II дурак, идиот, продал Россию Вильгельму и войну затеял с целью уничтожить людей, чтобы не наделять их землей»^[864].

Глупость Николая II прочно вошла в фольклор. «От Петербурга до Алтая нет глупее самодержца Николая» — пели по всей России крестьяне, студенты, арестанты. Творчество последних особенно часто было связано с нарушением статьи 103 Уголовного уложения.

Образ царя-грабителя был связан, с одной стороны, с образом царя-дурака (грабит потому, что плохой хозяин), а с другой — царя-дьявола (грабит, потому что желает уничтожить людей). Простой народ не понимал, для чего ведется мировая война и гибнут люди, для чего уводить в армию сельских тружеников. Некоторые полагали, что ответ есть разве что у черта: «Черт его знает государя, что он думает, берет он народ и разоряет этим всех», — сказал об императоре в июле 1914 г. 55-летний Никита Андреев во время проводов сына на войну^[865]. «Царь у нас кровосос и только истребляет народ», — говорили о царе крестьяне Вологодской губернии в ноябре 1916 г.^[866] Во время ссор крестьян с мелкими чиновниками, когда те пытались вразумить своих оппонентов напоминанием, что они служат государю, иногда следовала типичная фраза: «Черту ты служишь, а не царю». Царских детей, бывало, называли «чертенятами»^[867]. На формирование образа царя-Антихриста влияла старообрядческая традиция, а также недовольство православного духовенства синодальным положением церкви. «Государь, как взявший в свое ведение, помимо светских, и церковные дела, — антихрист», — произнес 69-летний крестьянин Саратовской губернии Алексей Алексеев в ноябре 1915 г.^[868]

Важно отметить, что 44 % всех оскорблений Николая II несли в себе угрозу убийства или иного физического насилия или пожелания смерти (пусть его убьют). В одних случаях это были спонтанные проклятия, произнесенные в состоянии аффекта, в других же звучали вполне осмысленные оскорбления и даже угрозы, сопровождавшиеся «мотивировочной частью». Иногда мотивы были достаточно наивны, связаны с появлявшимися новыми повседневными заботами. Так, в сентябре 1914 г. 78-летняя крестьянка Смоленской губернии Пелагея Чижова жаловалась, что из‐за мобилизации, забравшей сыновей, ей приходится самой ходить на скотный двор доить коров, и, помимо прочего, сказала: «Пущай вашего царя убьют, пусть первая пуля попадет ему в грудь»^[869]. Крестьянка Полтавской губернии Ульяна Шерстюк мыслила более широко и помимо ухода мужей в качестве претензии царю выдвигала земельный вопрос: «Нашего государя надо короновать коликом из‐за угла за то, что забрал наших мужей и земли не дает»^[870]. При этом следует заметить, что, несмотря на бунтарскую активность солдатских матерей и жен, царский «хулительный дискурс» на 86 % был мужским. Причем ругали царя и желали ему смерти не только те, кому предстояло идти на войну. Уже 22 июля 1914 г. крестьянин Уфимской губернии Семен Тебейкин, вернувшийся с призывного участка, где получил освобождение по состоянию здоровья, сказал о царе: «Вымазать бы его дегтем и поджечь»^[871].

По количеству пожеланий смерти из всех членов династии Николай II занимал первое место. На втором месте находился Николай Николаевич (28 % пожеланий смерти из всех оскорблений в его адрес), на третьем — царевич Алексей (25 %), на четвертом — Александра Федоровна (15 %), а Марии Федоровне, опередившей по количеству оскорблений своих невестку и внука, смерти желали лишь в 5 % случаев оскорбительных упоминаний. Обращает на себя внимание большой процент пожеланий смерти в адрес царевича Алексея при том, что среди оскорбленных членов династии он занимал лишь пятое место, уступая обоим родителям, бабушке и двоюродному дедушке. Вероятно, это связано не столько с личной неприязнью к персоне царевича, сколько с ненавистью ко всей династии, продолжателем которой он являлся (ил. 12).