Читать книгу - "Грандиозная история музыки XX века - Артем Рондарев"

Молодежь в силу темперамента чаще склонялась к «горячей» разновидности джазовых оркестров; именно этот факт во многом обусловил стремительный взлет к славе Бенни Гудмена. Гудмен был выходцем из бедной еврейской семьи иммигрантов в Чикаго, где он и вырос, так что, начав музицировать на кларнете, усвоил многие особенности стиля чикагского джаза; также он учился игре на инструменте у академического музыканта^[1094]. В 1928 году он переехал в Нью-Йорк, где, обладая целым рядом талантов, а также легко умея играть с листа, быстро получил работу в целом ряде танцевальных оркестров; здесь же он подружился с Джоном Хэммондом, знаменитым пропагандистом и патроном джаза, на чьей сестре спустя какое-то время женился. Хэммодн позже вспоминал, что подобная работа превратила Гудмена «в довольно лощеного профессионального музыканта… который утратил веру в джаз и интерес к нему»^[1095]. Тем не менее, в 1934 году он собрал свой собственный оркестр. Хэммонд подал ему идею покупать у черных бэндлидеров и аранжировщиков партитуры, и, следуя ему, Гудмен приобрел целый ряд песен у Флетчера Хендерсона (за все время их сотрудничества Хендерсон и Редман сделали для Гудмена около 225 аранжировок). Именно они по большей части выучили его свингу и сделали известным. Успех его с аранжировками, сделанными черными музыкантами, побудил и других белых артистов последовать его примеру^[1096]. В том же году к нему пришла национальная известность благодаря субботней радиопередаче Let’s Dance, транслировавшейся на 33 радиостанциях по всей стране: идея ее заключалась в том, чтобы три оркестра, играющих в разных стилях, сменяли бы друг друга на протяжении нескольких часов. Гудмен со своим оркестром был приглашен туда как своего рода депутат от джаза; помимо него, в программе принимали участие «сладкий» танцевальный оркестр Кела Мюррея и латино-ансамбль Савье Кувата. Коллектив Гудмена выступал в этой передаче 26 недель, до мая 1935 года, а затем получил работу в престижном нью-йоркском отеле «Рузвельт». Здесь сразу стало понятно, что, несмотря на всю имеющуюся популярность, для обслуживания развлекательных заведений коллектив не очень годится: посетители жаловались, что оркестр играет слишком громко и под него невозможно танцевать. Обескураженный этим, Гудмен отправился со своими музыкантами в тур по Америке. В небольших городах среднего запада оркестр принимали неплохо, но затем необходимо было месяц выступать в Денвере, где первый же концерт обернулся катастрофой по тем же причинам, что и в «Рузвельте»: публика просто не понимала, как ей под эту музыку танцевать, а разъяренный менеджер спросил у музыкантов: «В чем дело? Вы что, парни, не умеете играть вальсы?» Гудмену пришлось купить сотню стоковых танцевальных аранжировок и выучить репертуар «сладких» оркестров. В итоге в Лос-Анжелес Гудмен прибыл совершенно уверенный в том, что затея с оркестром была ошибкой, и пора кончать эту историю. Первые два отделения концерта в лос-анжелесском Palomar Ballroom, где наученный горьким опытом коллектив играл смирные танцевальные мелодии, только подтвердили худшие его опасения: публика реагировала на них довольно равнодушно. Исходя из логики «нечего терять», в третьем отделении оркестр заиграл свои наиболее «горячие» номера: и тут внезапно публика начала бесноваться. Этот день, 21 августа 1935 года, считается днем рождения эры свинга. Спустя несколько месяцев Гудмен уже играл на постоянной основе в чикагском Конгресс-отеле, говоря, что там «впервые в жизни мы значились как „свинговая“ группа, причем напечатано это все было как надпись на иностранном языке»^[1097]. В прессе с тех пор его рутинно именовали королем свинга.

Распространенная версия гласит, будто подобный прием был устроен Гудмену во многом оттого, что из-за разницы часовых поясов его более «горячие» номера, которые он обычно играл в Нью-Йорке на Let’s Dance поздно вечером, в Лос-Анжелесе транслировались в прайм-тайм, и здешняя публика была готова услышать свинг^[1098], однако Уолд указывает, что на деле все три оркестра в эфире программы сменялись каждые полчаса в течение пяти часов, три из которых транслировались на три разные временные зоны, так что все слушатели передачи слышали их одновременно^[1099]. Скорее следует предполагать, что именно к этому моменту произошла смена демографии слушателей музыки биг-бэндов – на место утратившего былую прыткость поколения двадцатых пришла юная и азартная публика, которой, как и в случае с рок-н-роллом, необходима была «своя» музыка.

Упоминание рок-н-ролла тут не случайно – именно на концертах Гудмена публика начала себя вести так, как она себя станет затем вести на концертах Пресли. Вот как описывает одно из выступлений коллектива Гудмена в кинотеатре Парамаунт журналист New York Times: когда открылись двери зала, то «легион поклонников-подростков… начал прыгать… танцевать в проходах, лезть на сцену, махать руками, трясти плечами, завывать, свистеть, хлопать и петь»^[1100]. Тут следует отметить, что сам Гудмен, сдержанный человек в очках, мало походил на роль подросткового идола (ее зато с успехом исполнял за барабанами волосатый и чрезвычайно эмоциональный Джин Крупа), да и родом он был из двадцатых годов, а потому своими новыми поклонниками оказался сильно озадачен. Тем не менее, сам он идеологию своего коллектива описывал следующим образом: