Читать книгу - "Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи - Джон Кампфнер"

Но экономический обвал не заставил себя ждать. Компании, захваченные группой Grosses Légumes, вошли в крутое пике — либо материнские западные компании в отместку прекратили поставлять им сырье, либо их новые местные владельцы, не намеревавшиеся управлять ими как следует, принялись демонстративно разбазаривать их активы. Дефициты стали хроническими. Один из Légumes, дядя Мобуту по имени Лито, завладел самым элитным продуктовым магазином в стране. В считанные недели на его полках остались низкосортный суп и консервированные цыплята. Все остальное было разграблено[654]. Условия труда в «заиризированных» компаниях резко ухудшились, и раздражение работников росло. Один управляющий магазином, работавший на нового владельца, описал ситуацию так: «Их компании отдали вам, нашим заирским братьям, в надежде, что с нами будут хорошо обращаться. Но заирец обращается со своим заирским братом просто как с рабом»[655]. Дядю Лито впоследствии арестовали на швейцарской границе за рулем «Роллс-Ройса», набитого золотом и иностранной валютой. Мобуту собрал денег, и Лито выпустили под залог.

Здесь стоит отвлечься и обратить внимание на то, что Мобуту был лишь одним из многих клептократов времен холодной войны, которые вели себя схожим образом. Фердинанд Маркос на Филиппинах запустил аналогичную программу самообогащения после объявления военного положения в 1972 году. Целые компании передавались членам правящей клики. Его приятель по колледжу получил монопольное право на сахарную отрасль, а также вместе со сводным братом президента контролировал все СМИ. Автомобильную отрасль, судостроение и авиацию Маркос вручил другим своим друзьям и партнерам по игре в гольф[656].

Всемирный приз за показное потребление можно отдать Имельде Маркос, первой леди и первой коррупционерше. Она имитировала поведение королевских особ, часто появлялась в бриллиантовой тиаре и c пурпурной лентой, демонстрируя обручальное кольцо за 300 тысяч долларов и бриллиант в четырнадцать каратов, который Фердинанд подарил ей на серебряную свадьбу. Больше всего она запомнилась своим гардеробом: легендарные три с лишним тысячи пар обуви (точное число остается неизвестным), пятнадцать норковых шуб, тысяча сумочек (в том числе пять шкафов, забитых сумками от Gucci), шестьдесят восемь пар перчаток и сто пять стеллажей с разнообразной дизайнерской одеждой, на большей части которой еще остались магазинные лейблы[657]. Дальше шли уже сущие пустяки: коллекция из 175 произведений искусства, в которой были картины Боттичелли и Каналетто, а также поддельный Микеланджело.

Филиппинцы неплохо представляли себе потребительские наклонности Имельды, но истинный масштаб ее покупок прояснился только после свержения режима в 1986 году. В результате оценки ее драгоценностей выяснилось, например, что одна изумрудная брошь стоила 750 тысяч долларов, а комплект из браслета и сережек — 1,5 миллиона долларов. Это был современный эквивалент ожерелья Марии-Антуанетты, которое навлекло на нее гнев французского общества накануне революции 1789 года[658]. В столицах моды по всему миру универмаги открывались специально для Имельды и ее свиты и не закрывались до тех пор, пока она не закончит с покупками. В последние два года правления Маркосы потратили порядка 68 миллионов долларов, из которых до 11 миллионов ушло на одежду и различные домашние принадлежности[659]. Все это происходило в стране, где треть населения зарабатывала 1 доллар в день[660].

Другой пример — президент Сухарто — индонезийский диктатор, который пришел к власти в 1965 году при активной поддержке Соединенных Штатов. Его жена Ибу Тьен имела надежный источник дохода — контрабанда люксовых автомобилей для элиты с помощью армии. Использовала она армию и для того, чтобы склонить бизнес-сообщество к финансированию ее личного проекта — парка аттракционов «Таман Мини Индонезия Инда» в духе Диснейленда[661].

Подобным удовольствиям предавались политические лидеры и их друзья по всему миру. В Латинской Америке тридцать с лишним лет правления Сомосы, Норьеги, Стресснера и Пиночета, обогащавшихся и помогавших обогатиться своим приближенным, имели разрушительный эффект для населения. Коэффициент Джини в регионе вырос с 0,48 в 1970-х годах до 0,52 в 1990-х[662].

В 1974 году, когда надвигался экономический кризис, Мобуту отправился с визитами в Китай и Северную Корею. Американцы были встревожены, и не без оснований. Мобуту был впечатлен «революционной дисциплиной», увиденной им во время поездки, и по возвращении решил добиться порядка. Он определил десять «бедствий», опустошающих страну, и для каждого обозначил рецепт. Средством от «неуважения к власти» была «верность Мобуту»; чтобы побороть «обогащение немногих», он предложил укрепить контроль за импортом. Чтобы справиться с «социальными проблемами», был издан следующий указ: «Об упразднении Министерства по социальным вопросам и о передаче всех социальных функций госпоже Мобуту»[663].

Однако в революционном Китае на Мобуту произвела впечатление не только дисциплина. Он пригласил китайцев построить в Киншасе maison de laculture — копию пекинского Дворца культуры. Он также приказал не открывать бары до позднего вечера и создал комитет для сочинения балета — национального, революционного, подлинного[664]. Потом он объявил о политике «радикализации». Компании в итоге следовало национализировать. Группа Grosses Légumes должна была передать свои предприятия государству и, подобно интеллектуалам в Китае времен Мао, «посвятить себя сельскохозяйственной деятельности»[665]. Впрочем, Мобуту вскоре осознал, насколько опасно отталкивать от себя элиту, нажившуюся в его правление. Лишив этих людей денежных потоков, он рисковал потерять их поддержку. Так что Мобуту тихо пошел на попятную: радикализация коснулась только компаний, принадлежавших иностранцам, или, как с издевкой называл их Мобуту, «новым тремстам заирским семьям»[666].