Читать книгу - "Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X-XI веках - Петр Стефанович"

Б. Н. Флоря, сопоставив два летописных известия об одном и том же событии, заключил, что поскольку «речь шла об очень важном политическом соглашении, предусматривавшем пожизненное правление в Новгороде Святослава Ростиславича», то в нём участвовали представители двух важнейших социальных слоев города – «дружины» (огнищане и гридьба) и «торгово-ремесленных кругов» (купцы)^[700].

Историк совершенно прав в оценке сути соглашения, только он забывает указать, что соглашение осталось без всяких последствий – о нём нет ни слова ни в новгородских, ни в иных источниках, а уже в следующем 1168-м году между новгородцами и Святославом разгорелся конфликт, и Святослав был вынужден покинуть Новгород (и отправился, кстати, в те же Луки). Не надо ли думать, что «очень важное политическое соглашение» князь заключил далеко не со всеми новгородцами, а только с их частью – и именно той частью, которая была больше других заинтересована в стабильности княжеской власти в Новгороде? Тогда станет понятно, почему в известии новгородской летописи специально указывается состав посольства (хотя при этом не упоминается, что на встрече присутствовал и сам новгородский князь) – летописец совсем не имел в виду, что вот-де весь город был представлен на совещании с киевским князем, а как раз, напротив, указывал, что с князем договорились только определённые группы населения. Нельзя полагаться на изложение событий в ИпатЛ, где говорится вообще о «новгородцах», поскольку киевский летописец, естественно, трактовал их в пользу своего князя и старался выставить решение отдельных групп новгородцев признать династические права Святослава как поддержку всех горожан. Весьма показательно и различие в оценке дальнейшего конфликта Святослава Ростиславича и новгородцев между новгородской летописью и киевской: первая, естественно, возлагает вину на князя, а вторая обвиняет «новгородцев» (опять всех скопом, хотя в городе явно были разные партии), что они «невѣрни суть всегда ко всимъ кн(я)земъ»^[701].

Наконец, в статье 6703 (1195) г. Н1Лс/Н1Лм упоминает те же три группы населения Новгорода в рассказе о конфликте Всеволода Юрьевича, князя владимирского, и черниговских Ольговичей. Всеволод, чей свояк и ставленник князь Ярослав Владимирович в тот момент сидел в Новгороде, позвал в поход на Ольговичей новгородцев – «и новгородьци не отпьрешася ему, идоша съ княземъ Ярославъмь огнищане и гридьба и купци»^[702]. По этому известию, которое не с чем сопоставить, нельзя ничего сказать о социальном облике как гридьбы, так и огнищан с купцами. Во всяком случае, вполне естественно думать, что в Черниговскую землю собрался совсем не весь город, а только те группы, которые были теснее связаны с князем, либо просто обязаны были подчиниться его приказу (хотя и согласованному, видимо, с вечем, судя по словам: «и новгородьци не отпьрешася ему»).

Не очень информативно и последнее летописное известие, упоминающее гридьбу. Оно содержится в ЛаврЛ под 6685 (1177) г. в описании борьбы того же Всеволода Юрьевича за Ростово-Суздальскую землю. Здесь сказано, что соперник Всеволода князь Мстислав Ростиславич, собираясь в поход, «приѣха Ростову, совокупивъ ростовци и боляре, гридьбу и пасынкы, и всю дружину»^[703]. Понимание гридьбы как не очень многочисленных и не самым лучшим образом вооружённых воинов, рассредоточенных по городам и находившихся под покровительством и на содержании князей, никак не противоречит контексту. Об их второстепенном военном значении говорит их место в перечислении – после горожан и бояр и перед «пасынками», под которыми надо понимать либо неопытную и небогатую молодёжь, либо, скорее, слуг тех же бояр или богатых горожан^[704]. «Гридьба», таким образом, была известна и в северовосточных землях домонгольской Руси.

Последние по времени упоминания слов гридь/гридьба можно, видимо, связывать с концом и самого института. Эти упоминания – летописное известие о гридьбе в Русе (1234 г.) и граффити в Софийском соборе Новгорода, датируемое по внешним признакам концом XII – первой половиной XIII в. В надписи на стене храма «гридьба» фигурирует в поговорке или считалке в характерном контексте: «пиро(ге въ) печи, гридьба въ корабли…»^[705] Из образного ряда ясно вырисовывается военный или даже точнее – солдатский характер этой группы.

Показательно, что в известиях начального летописания о пирах Владимира и сборе дани Ярославом в Новгороде ряд летописей, имеющих в составе ПВЛ, заменяют слово гридь на другие. РадзЛ и МосАкЛ последовательно дают и в том, и в другом известии вместо «гридем» – «людемъ»^[706]. Хлебниковский и Погодинский списки ИпатЛ в первом известии просто опускают гридей в перечислении тех, кого звал на пиры Владимир, а во втором известии все списки ИпатЛ дают вместо фразы «а тысячю Новѣгородѣ гридемъ раздаваху» – «а тысящю Новѣгородѣ гривенъ раздаваху», заменяя «гридей» на «гривны»^[707]. Совершенно очевидно, что переписчики XV–XVI вв. просто уже не понимали, кто такие были гриди.