Читать книгу - "Юрий Гагарин - Лев Данилкин"

Преодолев однажды силу земного тяготения, Гагарин по возвращении вновь, разумеется, оказался в его власти — и ощущал его так же, как все остальные. Однако его продлившаяся в реальности всего полтора часа уникальность удивительным образом пролонгировалась — в глазах едва ли не всего населения планеты он продолжал оставаться свободным от гравитации телом. Из просто гражданина СССР он превратился как бы в спутник СССР, в своего рода оторвавшуюся от Земли Луну — вызывающую, как известно, иррациональный интерес даже у самых далеких от проблем освоения космоса обывателей.

Непонятно, кто именно первый решил, что вечером, наступившим вслед за «утром космической эры», Гагарину положено ездить куда-то с визитами — однако так получилось, что все страны наперебой стали зазывать его на огонек. Чем, собственно, они руководствовались, отправляя эти приглашения? Может быть, тем, что раз уж он все равно пролетал над их территориями и мог видеть любые секретные объекты — то почему бы теперь не позвать его в гости по-человечески? И чего они, собственно, от него хотели?

Наиболее внятный ответ на эти вопросы дал один экзальтированный кипрский джентльмен, принявшийся вдруг посреди лондонской пресс-конференции чуть не на коленях умолять русского майора об одолжении: «Мы будем целовать нашего Гагарина, если он приедет на Кипр».

Да-да: именно этого они и хотели, по большому счету, — ничего больше: целовать «сына Земли», совершившего «звездный рейс». «Нашего Гагарина». Вопрос в том, насколько это оправдывало риск выдачи выездной визы «нашему» — да-да, все-таки НАШЕМУ — 27-летнему майору, слетавшему к звездам, но политически неоперившемуся.

Нет ничего удивительного в том, что пропагандистская машина в полной мере использовала Гагарина в качестве представителя своих интересов внутри страны и в странах-сателлитах; что первой его поездкой, совершенной буквально через пару недель после приземления, была Чехословакия — и затем Куба, Польша, Венгрия и т. д.; то был хорошо спланированный «круг почета», выездная агитационная кампания, организованная по понятной модели. Но допустить сход космонавта с запланированной дипломатической орбиты и попадание в очевидно опасный «метеоритный пояс»?

Те, кто разрешал, по существу, неалгоритмизированные, рассчитанные на удачу, первые выезды Гагарина в «настоящую», «капиталистическую» заграницу, сами, по-видимому, не знали, каких дивидендов ожидать, — однако сочли оправданными риски выставить на торги подвергшийся редизайну идеологический продукт в момент, когда политические рынки Запада оказались в состоянии волатильности (Британия теряла одну колонию за другой; США были еще не вполне готовы принять на себя роль глобального полицейского, которую ранее выполняла Британия; кроме того, США не понимали, что делать с пожаром практически у себя на заднем дворе: Кубой).

По существу, с Гагариным советская пропаганда предложила переживающему глобальный политический кризис миру — и Западу, и своим, и третьим странам — своего рода открытую платформу. Не очень понятно, что конкретно означала для них способность СССР летать быстрее и выше всех прочих стран (скорее всего некое военное преимущество), — но ясно, что к этому можно было присоединиться: жить плетень в плетень, дружить домами, заключать экономические контракты и т. д.

Эффект после запуска этой «платформы» превзошел самые смелые ожидания. Гагарин стал самым успешным «PR-проектом» советской власти — позволившим продолжать политическую экспансию из космоса на чужие территории. Впоследствии главной реакцией этих авантюристов было — тоже — не столько даже удовлетворение, сколько безмерное удивление. Каманин, советское официальное лицо, ошеломленно записывает в дневнике: «Наблюдая миллионные толпы людей, так горячо приветствующих Гагарина, я часто вспоминал свои юношеские впечатления от одной лубочной картинки, изображающей встречу Иисуса Христа с народом. Запомнился светлый лик Божества в центре и полтора-два десятка удивленных и вопрошающих лиц на заднем плане» (9).

Впоследствии пользовались популярностью объяснения такого рода: поездки Гагарина на Запад были своего рода операцией прикрытия для менее пригодной в качестве политической рекламы деятельности СССР — воздвижение Берлинской стены, попытка установить ракеты на Кубе. Задним числом эта версия, может быть, и соответствует действительности — но в мае — июне 1961 года ничего подобного не требовалось. Скорее уж более правдоподобным выглядит «советское» — в данном случае речь идет о Бразилии — объяснение: «Крайне зависимая в политике и экономике от США страна хотела продемонстрировать свою значимость, принимая советского посла мира» (15).