Читать книгу - ""Москва, спаленная пожаром". Первопрестольная в 1812 году - Александр Васькин"

Бенкендорф А.Х.

Худ. Т. Райт с оригинала Д. Доу. 1824 г.

Все прочее было ограблено и разрушено: рака святого митрополита Петра не существовала, и мы, собрав обнаженные от одежды и самого тела остатки его, положили на голый престол придела; гробница над бывшими еще под спудом мощами митр. Филиппа была совершенно ободрана, крышка сорвана; я не имел ни досуга, ни дерзновения опуститься вниз, но после узнал, что с того времени мощи открылись, согласно предсказаниям, слышанным задолго до нашествия Наполеона от митр. Платона, что мощи святителя Филиппа должны открыться только тогда, как враги возьмут Москву. В Успенском соборе от самого купола до пола, кроме принадлежавшего к раке св. Ионы, не осталось ни лоскута металла или ткани. Досчатые надгробия могил московских архипастырей были обнажены, но одна только из них изрублена, а именно патриарха Гермогена, и это заставляет меня думать, что в Успенском храме помещались Наполеоновы гвардейские уланы и что то же буйство, которое подняло руку убийц на служителя Божия, благословлявшего восстание русской земли против ее губителей, чрез двести лет посрамилося неистовством над утлыми досками, прикрывающими его могилу…

Каждый шаг Наполеоновых европейцев в России был ознаменован грабительством и святотатством; однако должно сказать, что в Кремле, кроме сплошного ободрания церквей, я могу только представить одно явное умышленное богохульство: в алтарь Казанского собора втащена была мертвая лошадь и положена на место выброшенного престола. Правда, что в Архангельском соборе грязнилось вытекшее из разбитых бочек вино, была набросана рухлядь, выкинутая из дворцов и Оружейной палаты, между прочим две обнаженные чучелы, представлявшие старинных латников; а большая часть прочих соборов, монастырей и церквей были превращены в гвардейские казармы, ибо кроме гвардии никто не был впускаем при Наполеоне в Кремль.

В Чудове монастыре не оставалось раки св. Алексея, она была вынесена и спрятана русским благочестием, так же как мощи св. царевича Димитрия, и я нашел в гробнице его только одну хлопчатую бумагу. По очищении церквей Божиих от хлама я запечатал их моей печатью до возвращения духовенства и, вышед из Кремля, был удивлен уже не небесным, а земным промыслом: наваленных в кремлевском рву и валявшихся по улицам человеческих тел и конской падали не стало. Подмосковные крестьяне, конечно, самые досужие и сметливые, но зато самые развратные и корыстолюбивые во всей России, уверясь в выходе неприятеля из Москвы и полагаясь на суматоху нашего вступления, приехали на возах, чтобы захватить недограбленное, но гр. Бенкендорф расчел иначе и приказал взвалить на их воза тела и падаль и вывести за город, на удобные для похорон или истребления места, чем избавил Москву от заразы, жителей ее от крестьянского грабежа, а крестьян от греха».^[204]

В эти же дни вернулся в Москву и будущий писатель Иван Лажечников: «Сердце трепетало в груди, как голубь. В Москву въехали мы поздно вечером. Неприятель уже оставил город: у заставы на карауле были изюмские гусары; они грелись около зажженных костров. Русские солдаты, русский стан были для нас отрадными явлениями. Мы благоговейно перекрестились, въезжая в заставу, и готовы были броситься целовать караульных, точно в заутреню светлого христова воскресения. И было чему радоваться, было с чем братьям поздравлять друг друга: Россия была спасена!

Москва представляла совершенное разрушение; почти все дома были обгорелые, без крыш; некоторые еще дымились; одни трубы безобразно высились над ними; оторванные железные листы жалобно стонали; кое-где в подвалах мелькали огоньки. Мы проехали весь город до Калужской заставы, не встретив ни одного живого существа. Только видели два-три трупа французских солдат, валявшихся на берегу Яузы. «Великолепная гробница! – сказал я, обратившись к московским развалинам. – В тебе похоронены величие и сила небывалого от века военного гения! Но из тебя восстанет новая могущественная жизнь, тебя оградит новая нравственная твердыня, чрез которую ни один враг не посмеет отныне перейти; да уверится он, что для русского нет невозможной жертвы, когда ему нужно спасать честь и независимость родины».

Именно армии принадлежит большая заслуга в нормализации жизни в городе в первые дни после освобождения Москвы. «Стараниями и умными распоряжениями г. м. Бенкендорфа порядок в городе совершенно восстановлен. Почти все мертвые тела и лошади похоронены, отчего миновалась бывшая в городе сильная вонь. Город – под управлением трех временных полицмейстеров: полковников Гурича, Оленина и майора Гельмана до прибытия московских чиновников. Все те, кои служили Французам, числом 53 человека, взяты под надзор. Сперва резал народ остававшихся Французов, но теперь говорят: не стоит рук марать. Мужики отдают их живых казакам на руки», – докладывал Булгаков Ростопчину.

Майор московской драгунской команды И. Гельман временно исполнял должность полицмейстера по поручению генерал-майора И.Д. Иловайского, до возвращения в город 15 октября московского обер-полицмейстера генерал-майора П.А. Ивашкина и назначенного новым комендантом Г. Г. Спиридова.

Полицейский пристав Вороненко, с уходом французов больше не находившийся на нелегальном положении, также участвовал в наведении порядка в Москве: «И в тот же день (li октября – авт.), получив от означенных генералов (Бенкендорфа и Иловайского – авт.) 22 чел., как помнится, каргопольских драгун и изюмских гусар, я занялся управлением и очищением 5 частей города: Сретенской, Мясницкой, Яузской, Рогожской и Таганской – до прибытия полиции, и никаких неприятных происшествий не было, кроме одного пожара, случившегося ночью в доме Савеловой близ Смоленского переулка».

Об итогах своего короткого, но эффективного командования Москвой генерал-майор Иловайский 15 октября докладывал Александру I:

«В краткое пребывание войск ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА в Москве, после бывших смятений, ныне-таки водворилась тишина, и жители обеспечены от всяких беспокойств. Вышедшие из плена и скрывающиеся в разных частях города Русские раненые около 700 нижних чинов и 18 Офицеров призрены и помещены большею частью в странноприимном доме Графа Шереметьева. Оставшиеся в главном Госпитале наши 4 Обер-Офицера и 648 нижних чинов получили все должное вспоможение, и к ним определены явившиеся здесь два городских купца, под надзиранием отставного Подполковника Курпша. Пленные Французы, приводимые во множестве от всех частей города и отрядов, находящихся в окружностях оного, помещаются под присмотром отставного Майора Оленина в сохранившейся от пожара части Петровского дворца, из коих уже 550 человек препровождено в Тверь. К раненым Французам, помещенным при воспитательном доме, прикомандирован взятый в плен Французский лекарь и отпущены нужные жизненные припасы, которых хотя найдено в разных местах города Москвы и получено из Клина; но по недостатку в оных у обывателей, нашел я нужным послать за находящимся провиантом в Клину.