Читать книгу - "Загадка гибели шхуны "Святая Анна" - Михаил Чванов"

Интересна его история. Мальчишкой лет тринадцати удрал он из дома, откуда-то из Малороссии, не поладив с родными. Пробрался как-то за границу в трюме парохода, много плавал на парусных и паровых заграничных судах и в конце концов попал на китобойные промыслы около Южной Георгии. Здесь он окончательно сделался норвежцем китобоем-гарпунером, по временам наезжая в Норвегию. Там он женился на норвежке и находил, что в Норвегии жить можно нисколько не хуже, чем в России. Прослышав случайно, что Брусилов купил шхуну и собирается заняться китобойным промыслом на Востоке, он явился к нему, предлагая свои услуги, и поступил на службу на условиях гораздо худших, чем работал в Норвегии. Утешался он только тем, что наконец-то попал на русского китобоя. Несмотря на то, что Денисов устроился в Норвегии совершенно, как дома, Россию он любил страстно, и попасть на русского китобоя было всегда его заветною мечтою. К сожалению, только их нет в России.

С 16 (29) апреля мы уже порвали всякую связь со «Св. Анной», Денисов нас уже не догонял, а к вечеру потеряли из виду «Св. Анну».

Мало-помалу мы начали привыкать к своему кочевому образу жизни. Вставали часов в 7 утра и принимались готовить завтрак. Первое время у нас еще было тюленье сало, взятое с судна для согревания пищи и для растапливания льда для питья. Наш прибор для варки пищи, к сожалению, был очень примитивный и расходовал много сала. Это был жестяной кожух, в который сверху вставлялось до половины своей высоты обыкновенное оцинкованное ведро с крышкой. Внутри кожуха ставился железный поддонник, в котором и горело сало. Эту печь мы обыкновенно ставили в палатке, и температура в ней во время варки пищи значительно поднималась. Но зато дыму при этом было тоже довольно, и наша палатка, в особенности ее верхняя часть, где были сделаны отдушины, сильно закоптилась. Про нас самих и говорить нечего: мы очень скоро стали походить на цыган, и день ото дня наша кожа становилась все смуглее и смуглее.

После завтрака, часов около 9 утра, мы снимали наш бивуак, укладывали свои пожитки и трогались в путь. Взяв трое нарт, мы тащили их часа два по глубокому снегу, часто перебираясь через торосы. Снег был очень глубокий, и мы вязли в нем выше колен.

Тащить тяжелые нарты, пользуясь лыжами, было невозможно, так как лыжи скользили. Мы очень сожалели, что не сделали еще на судне специальных лыж, пригодных для этой цели. Оттащив первую партию версты за две, мы оставляли их около какого-нибудь старого тороса, на вершине которого ставили флаг и возвращались за второй партией каяков. В час или в 2 часа дня мы делали привал, палатку при этом не ставили, так как это занимало много времени. Присаживались в малицах с подветренной стороны каяков, доставали сухари и жевали их. Первое время к этим сухарям мы получали по маленькому кусочку шоколада, но, к сожалению, его у нас было очень мало. Отдохнув часа полтора, мы отправлялись далее, опять же взяв в первую очередь только три каяка, на одном из которых была палатка. Шли версты две или около того, смотря по дороге, и теперь уже выбирали место для ночлега. Два человека оставались ставить палатку, а остальные на лыжах шли за второй партией каяков. Место для ночевки старались выбирать у какого-нибудь высокого холма, с которого можно было бы наблюдать горизонт. Внутри палатки мы расстилали куски парусины, служившие для защиты каяков, одеяла и дождевики, у кого были. Нарты ставили по кругу, и палатка своими оттяжками крепилась за копылы нарт. Часов в 7 или в 8 мы уже сидели в палатке, забравшись с ногами в малицы, и дожидались, когда растает в ведре лед и достаточно согреется вода, чтобы можно было заварить чай. Из экономии в топливе мы редко дожидались, чтобы вода закипела. Обыкновенно же наш чай был только теплый. Но мы были рады и этому. Дверь в палатку плотно зашнуровывалась, пар из ведра и кружек мигом наполнял палатку, становилось тепло, и все оживлялись. Получив свои порции чая, сухарей и австралийского мяса, мы забывали и холод и усталость. Когда же вышло у нас австралийское мясо, то мы варили суп из сухого бульона Скорикова^[24], который, к слову сказать, получался всегда очень жидкий, и запускали его молотым горохом или «жюльеном», сушеной зеленью.

Это время дня было у нас самое приятное и оживленное. Разговоры не прекращались и все время вертелись около вопроса, когда мы увидим землю, как пойдем по ней к земле обетованной, мысу Флора, что там найдем и как устроимся. Намокшие за день пимы или сапоги мы предварительно оставляли на ветру надетыми на лыжные палки, и за ночь они обыкновенно просыхали. Этими вечерами я пользовался для записывания в дневник происшедшего за день, а если удавалось взять высоты солнца, то и для вычислений. Но гораздо хуже было наше дело, если в этот день у нас не было топлива. В такие «холодные» вечера оживления уже не было. Мрачные, озябшие, сидели мы по своим углам, закутавшись в малицы, ели сухари и заедали их маленькими кусочками льда. К сухарям мы, правда, получали по ложке русского масла, но оно было тоже мороженое и горячей пищи заменить не могло. Отсутствие питьевой воды было очень чувствительно, лед плохо заменял ее, а после сухарей жажда мучила порядочно. Правда, много времени спустя некоторые из нас стали пользоваться и морской водой, размачивая в ней сухари или делая нечто вроде тюри, в которую прибавляли немного и сушеного лука. Первое время при этом мы чувствовали неприятную горечь от морской воды, но скоро привыкли и не замечали уже ее. Суп же и похлебку мы всегда варили из морской воды, прибавляя в нее только немного льда. «Холодных» же вечеров у нас было достаточно, в особенности в первой трети нашего пути. Полыней не было и тюленей, которые давали бы нам и пищу и топливо, про медведей же и говорить нечего: в этой части пути мы не видели даже и следов медвежьих.

Самое неприятное время дня было утро, когда, согревшись за ночь в теплых малицах, приходилось погрызть наскоро сухарей без горячего чая и выходить на холод. Не снимая еще малицы, мы принимались собирать наши пожитки, подстилки, складывать палатку, зашнуровывать и увязывать каяки.

Но вот и все готово; с неохотой снимали мы малицы, так как в них тянуть каяки по глубокому снегу нельзя, бросаем их на каяки, одеваем лямки и тяжело трогаемся в путь. Если при этом еще была пасмурная погода, метель или сильный мороз, то наше настроение и совсем портилось. Безотрадным, бесконечным казался нам наш путь, и никогда, казалось, не настанет теплое время года, никогда не доберемся мы до полыней, которых так страстно ждали. Мы все еще надеялись, что будут нам попадаться попутные полыньи, по которым нам удастся так скоро и удобно плыть на каяках, стреляя по пути тюленей, но полыней не было.

На десятый или одиннадцатый день после нашего отхода со «Св. Анны», когда мы были от нее в верстах сорока, три матроса: Пономарев, Шабатура и Шахнин — не выдержали и стали просить меня отпустить их обратно на судно, так как они устали и не надеются дойти когда-нибудь до берега. Эти матросы, собственно говоря, отнюдь не были слабее других, и я бы даже сказал, что, напротив, они были здоровее многих. Но они ожидали дней через пять, через шесть увидеть землю, а дней через десять уже высадиться на нее. Идти же по дрейфующему льду месяц, а может быть и больше, им вовсе не нравилось, и они предпочитали вернуться на судно, где пока они могут жить сравнительно в тепле и сытно. Так как все уходили с судна добровольно, без всякого принуждения, к тому же наше положение я считал далеко не блестящим, то я и не счел себя вправе противиться желанию этих трех лиц.