Читать книгу - "Загадка гибели шхуны "Святая Анна" - Михаил Чванов"

Но вот настал, наконец, день нашего отправления «домой». Давно я ждал наступления этого дня, готовился к нему, торопился с приготовлениями к отходу, но странно, когда наступил этот долгожданный день, мне стало жалко расставаться со «Св. Анной», жалко было покинуть ее далеко на севере, в беспомощном положении.

Я сжился с этим судном и полюбил его. Если я испытал много лишений и неприятностей на нем, то видел зато много и хорошего, в особенности в первое время нашего плавания. Хорошие у нас у всех были отношения, бодро и весело переносили мы наши неудачи. Много хороших вечеров провели мы в нашем чистеньком еще в то время салоне, у топившегося камина, за самоваром, за игрой в домино. Керосину тогда было еще довольно, и наши лампы давали много света. Оживление не оставляло нашу компанию, сыпались шутки, слышались неумолкаемые разговоры, высказывались догадки, предположения, надежды. Лед южной части Карского моря не принимает участия в движении полярного пака^[21], это общее мнение. Поносит нас немного взад и вперед в продолжение зимы, а придет лето, освободит нас и мы пойдем в Енисей. Георгий Львович съездит в Красноярск, купит, что нам надо, привезет почту, мы погрузим уголь, приведем все в порядок и пойдем далее. «Св. Анна» еще постоит за себя: судно хорошее, во всяком случае лучше разных «нимвродов» и «мучеников фок»^[22]. Немного, правда, холодновато наше помещение, но мы его устроим. Уголь возьмем на острове Диксона, а поедет Георгий Львович на нашем моторе^[23], чтобы не терять времени на ожидание парохода. Так или иначе, во Владивосток мы придем. Может быть, конечно, мы потеряем лишний год, но что же из этого? «Зверобойное» судно должно заниматься промыслом, мы и будем им заниматься, благо в Сибирском море моржей видимо-невидимо. Таковы были наши планы, наши разговоры у самовара в салоне за чистеньким столом. «Наша барышня», Ерминия Александровна, сидела «за хозяйку» и от нас не отставала. Ни одной минуты она не раскаивалась, что «увязалась», как мы говорили, с нами. Когда мы шутили на эту тему, она сердилась не на шутку. При исполнении своих служебных обязанностей «хозяйки» она первое время страшно конфузилась. Стоило кому-нибудь обратиться к ней с просьбой налить чаю, как она моментально краснела до корней волос, стесняясь, что не предложила сама. Если чаю нужно было Георгию Львовичу, то он предварительно некоторое время сидел страшно «надувшись», стараясь покраснеть, и когда его лицо и даже глаза наливались кровью, тогда он очень застенчиво обращался: «Барышня, будьте добры, налейте мне стаканчик». Увидев его «застенчивую» физиономию, Ерминия Александровна сейчас же вспыхивала до слез, все смеялись, кричали «пожар» и бежали за водой.

Но это было давно, еще в первую половину первой нашей зимовки, в начале дрейфа. Тогда «Св. Анна» была еще такой чистенькой, такой нарядной, какой стояла в Петербурге у Николаевского моста, когда предлагалось желающим прокатиться на ней вдоль берегов Сибири «по стопам Норденшельда». Еще свежа была белая краска на ее стенах и потолках, как зеркало, блестело полированное красное дерево ее мебели и великолепные ковры украшали полы ее кают.

Кладовые и трюм были битком набиты всевозможным провиантом и деликатесами. Чего только там не было? Орехи, конфеты, шоколад, фрукты, различные консервированные компоты, ананасы, ящики с вареньем, печенье, пряники, пастила и много, много другого, вплоть до самого существенного, до консервированного мяса и целых штабелей муки и крупы.

Но мало-помалу «Св. Анна» начала терять свой нарядный вид, мало-помалу начали пустеть ее кладовые и трюм. Пришлось заделать досками световые люки, вставить вторые рамы в иллюминаторы или просто заколотить их, пришлось перенести койки от бортов, чтобы ночью одеяло и подушка не примерзли к стене. Пришлось сделать вторую обшивку с прокладкой войлока и толя на потолки, пришлось подвесить тазы, чтобы с отпотевающих потолков вода не бежала на койки и столы. Там и здесь появились куски парусины, приколоченные для той же цели. Вышел весь керосин, и для освещения уже давно стали пользоваться жестяными баночками, в которых в тюленьем или медвежьем жиру горели светильни.

Это «коптилки». От них очень мало света, во всяком случае меньше, чем копоти. Зимой, когда температура в помещении колеблется от -2° R ночью до +4° R днем, когда воздух в помещении сырой, промозглый, с вечно носящеюся в нем копотью, эти «коптилки» не в силах разогнать целыми месяцами царящего мрака. Они дают только небольшой круг света на стол, а за этим кругом тот же мрак. При входе в помещение вы видите небольшое красноватое пятно вокруг маленького, слабого, дрожащего огонька, а к этому огоньку жмутся со своей работой какие-то силуэты. Лучше пусть остаются они «силуэтами», не рассматривайте их… Они очень грязны, сильно закоптели… Мыло у нас уже вышло, пробовали варить сами, но неудачно. Пробовали мыться этим самодельным мылом, но не рады были: насилу удалось соскоблить с физиономии эту «замазку». Бедная «наша барышня», теперь, если вы покраснеете, то этого не будет видно под копотью, покрывающей ваше лицо!

Но на что похожи стены нашего салона и наших кают! По углам везде лед и иней, постепенно утончающийся по мере удаления от бортов. Это самые чистые уголки: тут копоти нет, тут вы можете видеть причудливую игру самоцветных камней, светящихся даже при свете «коптилок». Но далее уже хуже: благодаря вечным подтекам воды, вечной сырости, краска пластами отстает от дерева и грязными закоптелыми лохмотьями висит по стенам. Под ними видно промозглое, потемневшее дерево, скользкое от сырости и плесени.

Но со всею этой копотью, со всею этой грязью, сыростью и холодом мы свыкались постепенно за полтора года. Благодаря этой постепенности она не резала нам глаза, мы к ней привыкли. Потому-то мне и было жалко оставлять «Св. Анну» в то последнее утро, когда я проснулся в своей каюте. Как много воспоминаний было связано с каждой вещью в этой каюте, в которой я прожил полтора года! Как много я пережил в ней и передумал!

Сам я придумывал, как выгоднее провести из нижней кухни эту дымовую трубу, чтобы она согревала возможно больше помещений, сам я придумывал и приспосабливал эту жировую «лампу-патент», которая тем не менее покрыла мои стены изрядным слоем сажи. В этой каюте, в последнее время в особенности, я жил совершенно отдельной жизнью. «Там», за стеной, жили «они» своей жизнью и оттуда только временами долетали до меня отголоски «их» жизни, а «здесь» жил «я» своей жизнью и отсюда к «ним» ничто не долетало. Последнее время моя каюта крепко держала в своих стенах все мои планы, опасения и надежды.