Читать книгу - "Иван Ефремов - Николай Смирнов"

В Южной и Восточной Гоби были найдены выдающиеся местонахождения, и профессора Орлов и Громов могли с чистой совестью возвращаться в Москву — читать лекции и вести научную работу. Что они и сделали вскоре после того, как три экспедиционные машины добрались до столицы Монголии.

Каким же было знакомство с Гоби, если выразить его в километрах? 400 километров на запад от Далан-Дзадагада, затем 800 километров на восток до Сайн-Шанды, где было совершено несколько разведочных выездов, сопровождавшихся глазомерной съёмкой. Всё это практически по бездорожью, вдоль южных границ Монголии с Китаем, в местах, на которые не существовало подробных карт, где ещё не бывали европейские геологи. Кто скажет, что эта экспедиция имела только палеонтологическое значение?

Ефремов, Эглон и Лукьянова остались в Монголии до конца декабря.

Писатель Спартак Ахметов спрашивал у М. Ф. Лукьяновой, ругал ли Ефремов провинившихся: в экспедиции ведь всякое бывает. Лукьянова отвечала так: «Если за дело, то Иван Антонович рабочих ругал, и даже сильно ругал. Бывало, уходили от него — плакали. Вот Василий Иванович, например, который на «Драконе» ездил. Видишь, Спартак, ведь они его очень любили. Он отругает за дело, а потом ему жалко станет человека, закурит с ним, помирится. Я считаю, что это по-людски. Один раз меня отругал — ужас! Я самовольничала, хотела быстрее скелет отмыть. И водой его! А на позвонках номера были проставлены, они от воды-то и отошли. Вот досталось мне тогда! Я вроде Маши моей — спряталась в уголке, поплакала. В препараторской все притихли, а он ходит из угла в угол. Потом я вернулась зарёванная, а ему уже жалко стало меня. Говорит: «Ну, что поделаешь, ну, ладно… Вы домой идёте? Давайте помогу одеться». Зимой дело было. Снимает с вешалки пальто, надевает…»^[182]

В Монголии Иван Антонович как руководитель экспедиции нёс на себе всю тяжесть администрирования. Он с грустью писал: «Следовало спешно рассчитать рабочих и сотрудников, подведя итоги полевому питанию и всем прочим расходам, приготовить финансовый отчёт, написать предварительный научный отчёт, вычислить километраж и расход горючего по автотранспорту — словом, целая гора обязательных и срочных дел, одолевающих путешественников при чересчур строгой отчётности, принятой у нас в Академии наук. Для Министерства финансов не существует никакой разницы между отчётностью предприятия, обладающего аппаратом финансовых работников, и отчётностью экспедиций с их во многом непредвиденными и мелкими расходами».

Самыми сложными оказались дела бензинные и автомобильные. Частые и тяжёлые поломки машин крайне затрудняли движение экспедиции. Устранять их приходилось подручными материалами, идя порой на серьёзный риск. Трудно было предвидеть необходимый запас и расход бензина: нельзя было перегрузить машины, но нельзя было оказаться без топлива в труднодоступных районах, без всяких средств связи. Даже вывоз коллекций на железнодорожную станцию по хорошей дороге — и тот имел свои сложности, ибо при постоянной температуре ниже минус тридцати и машины, и водители подвергались немалой опасности.

Закончив с отчётностью, Ефремов взялся за главную работу, заставлявшую его оставаться в Монголии, — за организацию палеонтологического отдела Государственного музея МНР.^[183] Ефремов писал тексты, этикетки, составлял таблицы геологической истории и геохронологии. В выстуженных залах музея делать что-либо было невозможно, в отгороженной тёплой каморке Эглон и Лукьянова препарировали, реставрировали, готовили металлические каркасы для скелетов, склеивали старые музейные экспонаты.

Если Эглон был единственным человеком в экспедиции, к которому Ефремов обращался на «ты», то Лукьянова была единственной, которую начальник в глаза по-дружески называл Енотом. Такое прозвище он дал Марии Фёдоровне за то, что она при любом удобном случае затевала в лагере постирушку. Воду в пустыне экономили, и Иван Антонович ворчал, что этот Енот изведёт всю воду.

Именно Марии Фёдоровне однажды ночью он долго рассказывал о своих планах на дальнейшую жизнь. Ей очень хотелось спать, но она старалась не смыкать глаз и внимательно слушала друга. Запомнилось, как он сетовал, что ему не хватает дочери. Сын в сторону смотрит, а дочка всегда дома — позаботится, выслушает…

Именно Мария Фёдоровна отважно отправилась с ним на барса. Дело было так: однажды поздно вечером пришёл Нестор Иванович Новожилов и сказал, что видел барса. Ивану Антоновичу по-мальчишески загорелось этого барса найти — посмотреть, а может, и подстрелить. Согнувшись, крадучись шёл грозный начальник экспедиции, огибая камни, за ним двигалась верный Енот. Вдруг резко закричала сова — Мария Фёдоровна села от неожиданности. Иван Антонович зашептал:

— Не бойтесь, это сова, сова!

Барса, конечно, не увидели. Но остались ощущение причастности к тайне ночи и азарт авантюриста…

В новогоднюю ночь машины наконец отправились в последний рейс. Андросов, водитель «Дракона», был тяжело болен, и машину до самой границы вёл сам Иван Антонович — при сорокаградусном морозе, через крутые перевалы севера Монголии, около 350 километров без отдыха. Остановка была бы смертельной: моторы в такую стужу моментально застывали.

В Москве вновь предстояло засучить рукава: вслед за подготовкой научного отчёта требовалось срочно извлечь из породы самые интересные кости: они должны стать наглядным итогом разведочной экспедиции и доказать необходимость организации больших раскопочных работ.

Сорок седьмой год

«…Холодный, пасмурный свет быстро мерк в свинцовом небе. Сквозь двойные рамы виднелась чёрная обледенелая крыша с большими пятнами снега. Выходивший из трубы дым срывало резкими порывами ветра».^[184]

Иван Антонович оторвался от отчёта, выпрямился в кресле. Перед его взором возникла иная зима: вверху исключительно ясное небо, сияющее солнце — а внизу быстро испаряющийся снег открывает взору голую землю и щебень. И безжалостный сорокаградусный мороз.

После сухого мороза Монголии организм тяжело привыкал к снежной московской зиме с её оттепелями и туманами.

Наблюдения над геологическим строением местонахождений Монголии дали мощный толчок мысли учёного. Подтвердились положения, которые он высказал в «Тафономии». Ефремов решил на время расстаться с литературой, чтобы нажать на науку, суммировать достижения. Среди коллег, радостно встретивших вернувшихся членов экспедиции, не находилось людей, которые могли бы его понять в полной мере. Как хорошо было бы увидеть Быстрова! Именно он сумел бы не просто понять размышления друга об эволюции и закономерностях развития мыслящего существа, но и помочь в развитии идей.