Читать книгу - "Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков"

прошлого века писателям-деревенщикам уже не дано было знать о таком свободном и сильном деревенском человеке.

В их художнический обзор попали только советизированные чудаки и обаятельные этнические пьянчужки.

Исключение составляют рисковый председатель колхоза в абрамовской «Вокруг да около», солженицынский альтер-эго из его «Архипа» и «Красного колеса», личутинские красавцы-поморы в его ранних повестях…

Но даже и эти деятельные, могучие персонажи видятся мне сдутыми, без национально-исторического разворота плеча.

Мелькнувший, словно от анабиоза очнувшийся, мой «архангельский мужик», азартный, невыдуманный Николай Сивков, очень быстро исчез из жизни и как человек, и как документальный персонаж. Заморозка характера, знать, не прошла даром.

Он, свободный русский человек (в представлениях свободы начала XX века), будучи сказочно перенесён в суррогатную свободу 80-х годов этого века, загаженную «производственными стоками» советского времени, обречён был или мутировать, или погибнуть.

Если кости истинно свободного русского человека ещё можно отыскать в заброшенных скудельницах, то тайну свою он унёс с собой в города, может быть, даже Американского континента.

Колыбель его видится мне теперь в лоне больших капиталов и мировой культуры…

Русские женщины пострадали меньше. Типичная русская сильная свободная женщина постоянно попадается мне на глаза в самых разных обликах.

Это обнадёживает.

12

На опустевшую площадь Шенкурска из училища смолокуров выбежали мальчики в чёрных гимнастёрках и, задрав головы, принялись глядеть на небо через закопчённые бутылочные стёкла.

Взлетевший на церковную ограду петух полыхнул алым язычком в клюве и картаво заявил о своём времясчислении.

– Началось, началось! – загалдели дети.

Облака над городом стали сгущаться. Тень от этой опухоли уже скользила по заречным лугам, будто небесный слепец обшаривал землю.

И словно весь мир помоями окатило – таким всё стало серым.

Скралась высота. Казалось, до облаков рукой подать.

Будто это пыль, поднятая с земли шквалом.

Будто глаза запорошило до непроглядности.

Минуту вверху ещё оставался пунцовый блик, как щель у печной дверки. Но вот и дверку плотно притворили.

Шенкурск окутало мраком.

На площади раздались дикие вопли местной сумасшедшей. Она слала проклятья змию, заглотившему свет Божий.

Окрестные бабы с плачем и причитаниями принялись выкидывать из окон куски хлеба на потребу пожирателю солнца. Задабривали. Другие метались по улочкам с зеркалами на груди в надежде приманить хотя бы лучик. И по всему городу колотили палками по доскам. Лишь седой калика перехожий ухмылялся, сидя на крыльце трактира.

– Алилуия! – ворчал он. – Радоваться надо. Свадьба нынче у Ярилы с Макошью. Самое у них зачатье происходит.[134]

13

Тень Луны соскользнула с Земли.

Космическое щупальце шарило теперь по каким-то другим уголкам вселенной, а на Шенкурск опять брызнуло солнцем.

Оглашенные бабы унялись, загремели посудой в своих шомушах. Сели за парты ученики с закопчёнными стёклышками.

В своей будке задремал постовой…

Скоротечным оказалось затмение.

Депутатский съезд тоже не затянулся.

Пинком изнутри распахнулась дверь присутствия. Сиятельной плешью вперёд с заломленными руками был вытолкнут на улицу Осип Шумилов-Скалин с порожним футляром-кобурой на шее, как норовистый бык с боталом.

Облако пыли поднялось теперь уже от топтавшихся вокруг него делегатов. Кричали:

– В Питере бузу устроили, и к нам с тем же!

– Заворачивай оглобли!

– Самих в тёмную!

Выволокли ещё трёх разоружённых чрезвычайщиков.

Командовал в офицерской шинели высокий прапорщик с иконописным лицом. В руке у него был маузер – бывший чекистский.

– Вяжите их!

В горячке драки никто не заметил, как распахнулось окно в гостинице и высветилось в глубине прекрасное лицо незнакомки в шляпке с вуалькой.

Сгустился чёрный слиток пистолета в вытянутых руках. Плюнуло огоньком. Воздух на площади отвердел и лопнул.

С головы одного из бунтарей слетела шляпа.

Человека понесло боком и обрушило наземь.

Люди шарахнулись в стороны без разбору – мужики и чекисты.

На площади остался только убитый да ещё спиной к церковной стене припечатанный полицейский с обнажённой саблей, с ужасом взирающий на то, как христоликий красавец прапорщик раз за разом ответно стрелял в окно гостиницы из трофейного маузера.

Прапорщик Максим Ракитин возглавил Шенкурское восстание 1918 года. Народ был возмущён насильной мобилизацией, не желал воевать с частями Белой армии и Союзных держав.

Максим Ракитин уроженец Верхопаденьги, что в нескольких километрах от деревни Синцовской, родины Варлама Синцова. И по соседству с деревней Запаковской, вотчины рода основателей Союза важских смолокуров Малаховых. Младший из этого рода, Марк Малахов, учился вместе с будущим прапорщиком Максимом Ракитиным в Архангельской учительской семинарии в 1912 году.

Столетиями вольной русской жизни вилось гнездо «белогвардейщины» здесь, в междуречье Пуи и Паденьги, как, впрочем, и по всей России.

(Из материалов ГААО).

14

Короткое замыкание просквозило самих его устроителей.

Шибануло по столичным уговорщикам так, что они всю ночь на двух подводах бежали из Шенкурска в оглядку, опасаясь погони.

В Усть-Ваге перевели дух, столкнувшись с такими же изгоями, выбитыми с другой стороны – из Архангельска десантом союзников.

Канонерская лодка «Аспид» стала им пристанищем.

На палубе возле гладкоствольной двухдюймовки на полевом лафете без колёс чекисты хлебали судовой борщ из общего котла и славословили спасительницу Марго. Смачная одесситка сидела боком, на бедре, как сидят амазонки в дамских сёдлах, и мило улыбалась на комплименты.

Изумлялись, как из карманного пистолетика умудрилась она попасть с первого выстрела на двадцать шагов.

Шутили. Дамочки, мол, глазками стрелять привыкши, потому и точность такая. А Осип Шумилов-Скалин чистил ржавый наган с расколотой рукояткой и всем видом запрещал хихикать над этим недостойным оружием, за ненадобностью отданным ему командиром судна взамен отобранного в Шенкурске мужиками М712 (маузер).

Чекисты были возбуждены (теперь бы сказали, адреналин играл) намерением капитана канонерки идти на Шенкурск.

Горя отмщением, с философских высот о праве убивать, срывались на мужицкие похабы (сами из таковских).

– Этого прапора я лично за ножку да об сошку.

– Сподручнее будет ему на дне раков ловить.

– Пеньковый галстук ему на шею!

Обуянные битвой, после сытного флотского обеда вызвались вместе с командой рубить в прибрежном лесу дрова для судовых котлов, чтобы поскорее отчалить.

На опушке у ручья, в знак уважения валькирии, надрезали ствол берёзы и вывели желобок, откуда полилась ей в ротик струйка сладкого.

Оставили её с кружкой лакомиться.

15

А на площади Шенкурска той порой записывали в отряд Белой гвардии. Стол на булыжниках выровняли подкладкой щепы под ножки.

Кресло в стиле ампир с кожаными подлокотниками оседлал герой вчерашней битвы – Максим Ракитин.

Крохотные звёздочки на его золотых погонах напоминали те самые лучики, которые бабы вчера во время солнечного затмения пытались