Читать книгу - "Меч и ятаган - Саймон Скэрроу"

— Перестань! — Гнев Томаса прорвался наружу. — Я теперь знаю, что ты мой… сын.

Глаза Ричарда на мгновение округлились, но лицо тут же сделалось непроницаемой маской.

— Что вас наводит на такие мысли?

— Я видел в медальоне твой портрет. Буквально только что у меня был разговор с твоей матерью.

Ричард холодно улыбнулся.

— Что-то у нас получается игра в одну лунку, как говорят шотландцы. Моя мать умерла годы и годы назад, когда я был еще ребенком. — Лицо юноши сделалось жестким. — Однако я неплохо наслышан о том, что у меня был за отец. То есть вы. Господин, который тешился в свое удовольствие со служанкой, а затем вышвырнул ее вон, как только узнал, что у нее от него ребенок. И из стыда, а скорей всего из страха, так и не признал, что у него есть сын.

— Что-о? — вскинулся теперь уже Томас.

— А то, — сузил глаза Ричард. — Этот самый медальон, кто вам его показал?

— Конечно же, Мария. Твоя мать.

Ричард резко, носом, вдохнул.

— Нет. Такого быть не может. Моя мать — служанка. Я ее помню. Мне говорили, что она умерла после того, как меня отправили в Англию, где я воспитывался у родственников Стокли — дескать, на тебе, Боже, что нам негоже. Пригрели все равно что из жалости. — Припоминая, он в горьком негодовании стиснул зубы. — Я предугадывал, что вы так или иначе докопаетесь до моего происхождения прежде, чем я сам в нужное время выложу вам правду. Я думал это сделать после того, как мое задание будет выполнено, и тогда уже рассчитывал все вам рассказать, решив заодно, убивать вас или нет.

— Меня… убивать? — оторопело выговорил Томас, чувствуя, как сердце словно стискивает ледяной кулак. — Но как? То есть за что?

— За что? — с сухим смешком переспросил Ричард. — А разве не за что? Вы бросили мою мать, заставили ее разлучиться со мной. Устроили мне высылку к чужим людям, которые обращались со мной так, будто мне и жить-то на этом свете должно быть зазорно; не воспитывали, а можно сказать, третировали. Хотя надо отдать должное: благодаря патронажу семейства сэра Оливера я затем попал в Кембридж, и там меня заметил сэр Оливер Сесил. — Ричард сделал паузу. — Вот он мне действительно был как отец. Не то что вы.

— Богом клянусь, мне ничего об этом не было известно! — воскликнул пораженно Томас. — Да если б я только знал, я бы горы свернул, небо и землю, чтобы найти тебя и забрать к себе.

— Ну да, конечно… Как любой другой благородный сэр, что берет на себя ответственность за своего незаконнорожденного отпрыска.

— Не говори так. Все было бы иначе. Ты был — ты есть— мой сын.

— Ага. Ущербный плод вашей недолгой связи с моей матерью, который никогда не был нужен ни вам, ни ей.

— Неправда… Неправда! — сделав шаг, с мукой в голосе выкрикнул Томас, не боясь стен, у которых, как известно, бывают уши. — Я не знал о тебе, а твою мать заставили с тобой расстаться. Отняли силой. Но она по-прежнему жива.

Ричард презрительно фыркнул.

— Оставьте вашу нескладную ложь, сэр. Точнее, отец. Я знаю правду. Мне все рассказал Уолсингем после того, как раскопал мое прошлое. Поведал еще годы назад, а затем, когда на горизонте всплыло это задание, выбрал для него меня и сказал, что по его завершении я буду волен поступить с вами как захочу.

— Ах вот как! — болезненно скривился Томас. — Значит, тобой движет месть?

— Не то слово. Я, можно сказать, жил ее предвкушением. Она подпитывала меня все эти годы. Ее мне в награду предложил Уолсингем. Наряду, разумеется, с тугим кошельком.

Холодный расчет в голосе Ричарда ввергал в оторопь, даже при беглом осмыслении продуманности извилистых интриг Уолсингема. Вот это злодейство так злодейство — туманное, многомерное, циничное…

— Бог ты мой, — дошло наконец до Томаса. — Он планировал все это загодя. Вымащивал годами вперед.

— Не понимаю, — насупился Ричард.

— Уолсингем. Он выращивал, обтесывал тебя под это задание. И при этом тщательно следил за мной. Может статься, это дело даже перешло к нему в наследство от тех, кто состоял в этой службе до него. Надо же… И все выжидал, выгадывал, когда нас обоих можно будет удачно встроить в этот адский замысел. — Он медленно покачал головой. Ум заходился при мысли о непостижимой глубине и всеохватности схем, что вынашиваются в головах лондонских кукловодов. Лучше даже об этом не думать, во всяком случае пока.

— Он тебе лгал, — Томас пригвоздил Ричарда взглядом. — Твоя мать — Мария. Он искажал все намеренно, чтобы разжечь у тебя ко мне ненависть. Значит, в твои намерения входит меня убить?

— Входило, — подняв глаза, каким-то осоловелым голосом выговорил Ричард. Сын.

— А теперь?

Вместо ответа юноша слепо схватил со стола чернильную тряпицу и ею вытер лоб (хорошо, что оказалась сухой). Чуть поникнув плечами, он поведал:

— Увы, я слишком много времени провел в вашем обществе. Какими бы ни были ваши грехи и недочеты как отца, я узнал вас как человека. Увидел вашу храбрость, понял ваше отношение к доблести и чести, и даже сострадание к людям. Уолсингем предупреждал, что время, проведенное с врагом, разжижает решимость его прикончить. Он это, похоже, предугадывал; мне же хватило глупости поклясться, что я не согнусь. Что жажда мести у меня пересилит эту ничтожную слабость. Он оказался прав, увы. Я больше не горю желанием вас убить. Отхотелось как-то. Но все равно я желал вас уязвить, наказать. Это было моим новым намерением. Все вам рассказать, вне зависимости от того, переживем мы эту осаду или нет. Бросить вам в лицо, что вы сгубили мне жизнь, и проклясть.

— Я и так проклят, — вытеснил Томас голосом, сдавленным в попытке противостоять ошеломительному горю. — Я утратил сына дважды. В первый раз тогда, когда мне сказали, что он умер во младенчестве, а во второй — сейчас, когда узнал о годах, на протяжении которых отвергался как отец.

— Вы не отец мне и никогда им не будете, — на секунду зажмурившись, произнес Ричард. — Но если вам все-таки верить и моя мать жива… Боже мой, она по-прежнему жива.

— Ты должен с ней поговорить, — с мягкой настойчивостью сказал Томас.

— Я? Но что я могу сказать? С чего даже начать?

Томас качнул головой.

— Этого я не знаю. Но быть может, слова придут сами собой, когда вы окажетесь лицом к лицу.

— Мне нужно время, чтобы подумать… Но даже если моя мать жива, это ничего не меняет между нами. Как отца, я вас презираю и отвергаю. Но при этом, как ни странно, восхищаюсь вами как человеком. И это все, что отныне может быть между нами.

Томас, внутренне одернув себя, решил в эту деликатную тему пока не вдаваться. Есть сын — значит, есть надежда, что он когда-нибудь передумает; есть возможность примирения. И тут же новый приступ самоуничижения: о каком примирении может идти речь, когда времени в обрез? А точнее, нет вовсе. Ни на сына, ни на Марию. Через несколько часов пора выдвигаться в Сент-Эльмо, а до этого еще нужно сделать приготовления.