Читать книгу - "Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости. 1921-1941 годы - Майкл Дэвид-Фокс"

Петров: Фактически чья культура, по-вашему, оказывает влияние: наша или их на нас?

Левит: В области техники они влияют на нас.

П.: А в медицине?

Л.: В медицине тоже, но имеются другие области, например театр, где мы имеем колоссальное влияние. Нужно сказать, что Пискатор, который основал в Берлине три театра, всецело находится под нашим влиянием.

П.: А в музыкальном отношении наоборот?

Л.: Совершенно правильно… Но… мы оказали огромное влияние… в отношении кино. Наша выставка имеет колоссальный успех в Германии… Некоторое влияние имеется и в педагогическом отношении…

П.: Вы сказали, что кинорежиссеры учатся у нас, но ведь не технике?

Л.: В отношении всех вопросов, касающихся техники, мы, конечно, учимся у Германии, но, даже несмотря на слабую технику, наши фильмы считаются образцовыми^{594}.^[52]

Удивляет здесь даже не то, что Левит, защищаясь, выдвигает список сфер советского превосходства, а то, с какой готовностью он принимает саму предпосылку Петрова, что культурный обмен есть борьба за гегемонию между «нами» и «ними», которую можно просчитать арифметически, как баланс импортно-экспортных операций, и указать на обладание «активами» — такими, как Пискатор^[53]. Несмотря на подобный подтекст вопросов Петрова, непохоже, чтобы ВОКС мог предложить нечто такое, что могло бы всерьез изменить баланс культурно-научных сил, хотя Петрову и его сотрудникам этого, конечно же, хотелось. Совещание руководства ВОКСа подсказывает, что порыв эпохи «великого перелома» «перегнать» капиталистических соперников может быть интерпретирован как культурное соревнование с нулевой суммой не в меньшей степени, чем рывок на перевыполнение планов по выпуску промышленной продукции.

Однако при этом, хотя «великий перелом» и перемалывал один за другим все хрупкие компромиссы эпохи нэпа, старый ленинский тезис о том, что развитый и культурный Запад может многому научить страну социализма, оставался в неприкосновенности. Из основных вопросов Петрова можно заключить, что партийная верхушка и интеллигенция часто по-прежнему воспринимали превосходство Запада как нечто само собой разумеющееся, причем не только в тех сферах, в отношении которых с этим превосходством легко было согласиться (технологии, эффективность промышленного производства и в меньшей степени — наука). Например, недолго просуществовавшая программа ВОКСа по поддержке изучения иностранных языков подавалась как частичное решение общей задачи «информировать рабочих о культурных достижениях Запада». Другие программные установки того же периода снова и снова повторяли рецепт ленинской панацеи об усвоении всего «полезного» из «западноевропейской научно-культурной мысли»^{595}. Идеологические взаимоотношения с Западом оставались крайне противоречивыми. Советские авангардисты и интеллигенты в тот период весьма охотно поддерживали транснациональные связи или даже становились законодателями моды среди западных писателей и художников, пораженных достижениями советской культуры на различных мероприятиях в Берлине, Париже, Праге и других местах, — и это даже под угрозой обвинений в космополитизме и «формализме», впервые пущенных в оборот около 1930 года^{596}.

Менее чем за десять лет до Большого террора и за двадцать — до ждановского антикосмополитизма отождествление всего иностранного с внутренней контрреволюцией было еще далеко до своего полного выражения. Вместе с тем политическая логика, вышедшая на первый план в сталинскую эпоху (связывающая в крестовом походе за идеалы социализма любую оппозицию с объединенным заговором внешних и внутренних врагов), уже была прописана в этих важнейших событиях начальной фазы сталинского периода.