Читать книгу - "Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России - Владимир Макарцев"

Тут невольно вспомнишь, как радовался своему освобождению от социальной обязанности один из помещиков: «Законного требования на нашу щедрость уже более не будет». Все точно, именно с этого момента закон встал на стражу частно-сословного интереса. Теперь уже никто не штрафовал помещиков за нищенствующих крестьян, поскольку в условиях свободного рынка хозяин имеет право устанавливать любые цены на свой товар и распоряжаться им по своему усмотрению, имеет право нанимать и увольнять работников, обрекая их на голодную смерть.

А что стало с социальной справедливостью, если рассматривать ее как социальный факт, как вещь? Вероятно, что до 1914 года она еще как-то теплилась в исхудалом теле низшего сословия. Но за два года мировой войны сильно потеряла в социальном весе, поскольку мобилизационные усилия государства выжимали из нее все соки, что, тем не менее, никак не сказывалось на высшем сословии. Наоборот, даже попытка обложить подоходным налогом физических лиц с доходом от 1 тыс. рублей и выше растянулась на восемь лет. И когда в марте 1916 года все-таки было принято решение о его введении, никакого влияния ни на бюджет, ни на социальную справедливость оно оказать уже не могло. В 1917 году произошла революция, заплатить подоходный налог за отчетный 1916 год никто не успел, а потом богатые люди вообще перестали платить налоги «в связи с изменением политического строя России»,[536]они привыкли не иметь обязанностей.

Исходя из этого, заключаем, что рыночные отношения в сословном обществе сокращают объем социальной справедливости в зависимости от развитости капиталистических отношений. Чем выше их развитие «наверху», тем меньше социальной справедливости «внизу», раньше мы условно назвали это эффектом насоса. А в обычном понимании это буквально как в народной мудрости – бедные беднеют, а богатые богатеют.

Либеральный царь, царь-освободитель Александр II, введя капитализм волевым решением, окончательно избавил военное общество не только от крепостного права, но и от социальной справедливости. Не случайно «многомиллионное крестьянство России встретило великую реформу 1861 г. взрывом негодования. Получив волю, крестьяне отказывались верить случившемуся, говорили: «Нас надули! Воли без земли не бывает!».[537]Как более деликатно отмечает сетевой ресурс Викепидия, «в отличие от предыдущего царствования, почти не отмеченного социальными протестами, эпоха Александра II характеризовалась ростом общественного недовольства».[538]А сам император, призывавший «без различия званий и состояний» объединиться для защиты отечества, пережив семь покушений, погиб от рук террористов-революционеров, так, наверное, и не поняв, за что они его «травили».

Достигнув в годы мировой войны наивысшей точки монополизации, отечественный сословный капитализм столкнулся с проблемой – выжимать уже было нечего. Глубокий кризис охватил низшее сословие, в то время как высшее с ним было еще незнакомо, оно наслаждалось новыми театральными постановками, литературными вечерами, модными шляпками и дорогими ресторанами. Как отмечал очевидец, «шампанское лилось рекой».[539]

Не случайно знаменитый Василий Витальевич Шульгин, обращаясь к своим коллегам на частном совещании депутатов Государственной думы в мае 1917 года, с горечью корил их: «Вспомните, как одиноки были те голоса, которые говорили, что роскошь во время войны недопустима, что стыдно ходить по улицам разодетыми до такой степени, как мы это наблюдали. Гг, эти крики остались воплями вопиющих в пустыне. К кому они обращались? Гг, увы, это была буржуазия и не только буржуазия верхов (выделено В. М.), это была и демократическая буржуазия. Она в то время переживала, так сказать, пир во время чумы».[540]

Немудрено, что «пир во время чумы» породил в сознании «демократической буржуазии» миф об отсутствии кризиса в 1917 году. Ведь мы смотрим на историю глазами высшего сословия, мы смотрим на нее глазами русского барина! Ну и, конечно, глазами наших сытых академиков, прадеды которых были помещиками в какой-нибудь Тверской губернии, как, например, у Ю. Н. Пивоварова. А тем временем всеобщая разруха и голод в городах притягивали «равнозаряженных» людей с низким социальным потенциалом, сплачивали, мобилизовывали «низы» в их застарелой ненависти к «верхам», создавали социальный потенциал огромной мощности.

Временное правительство, конечно, не имело представления об истинных причинах социальных противоречий. Оно исходило из теории борьбы классов и, следуя моде, жонглировало словами о демократии, капитализме и социализме, о свободе и социальной справедливости, хотя на самом деле принадлежало высшему состоянию, купавшемуся и во время революции в сословной свободе, сословной демократии и в сословном капитализме. Как показывает случай с отделом труда, отказываться от своих привилегий высшее сословие не собиралось. По словам Джона Рида, «табель о рангах Петра Великого, которой он железной рукой сковал всю Россию» по-прежнему «оставалась в силе».[541]

Почти так же, как Александр II, высшее сословие призывало население присоединиться к нему на пути к демократии. Но после Февраля у низшего сословия прав стало больше, чем у высшего. Зачем же ему демократия, зачем ему присоединяться к временному правительству? Социальная справедливость, попранная царями, и при «демократии» оставалась для народа недостижимой целью. И тогда лозунг Французской революции «Мир хижинам – война дворцам» стал его путеводной звездой. Наступила эпоха «черного передела», которую подготовил весь ход предыдущей истории. Народ требовал углубления революции, потому что, чтобы выжить в той войне, нужно было… делиться, в этом и состоял смысл «углубления», в этом была и социальная справедливость.

Можно себе представить, как сейчас взорвется возмущением какой-нибудь представитель творческой интеллигенции. У них считается нормальным заимствовать свои убеждения из многочисленных интерпретаций истории или из романов модных и страшно оппозиционных писателей, пишущих на отвлеченные от подлинной истории сюжеты. Тут же наверняка вспомнят незабвенного Шарикова – «взять все, да и поделить…».

Никто даже не задумывается, что великий русский писатель М. А. Булгаков принадлежал привилегированному состоянию (был «духовного звания» во втором поколении, попович), и все его творчество проникнуто собственной горечью за потерю сословных прав, которая гениально раскрывалась через сарказм, иронию или мистику. В этом смысле он, конечно, был антисоветчиком, даже если опустить службу в Белой армии.