Читать книгу - "Соловушка НКВД - Юрий Мишаткин"

После проверки пропусков, паспортов москвичи и иностранцы входили в Дом Союзов. Рассаживались в Октябрьском зале, где в свое время заседало Благородное собрание, шепотом переговаривались, шуршали свежими номерами газет.

Ровно в 11 утра 2 марта 1938 г. начальник внутренней тюрьмы НКВД, назначенный комендантом судебного присутствия, Александр Миронов объявил:

— Встать, суд идет!

Все в зале послушно поднялись.

На сцену вышли и заняли места за столом под зеленым сукном члены коллегии. Начинающий лысеть, с острым подбородком председатель уткнулся в бумаги.

Два красноармейца с пристегнутыми к винтовкам штыками ввели подсудимых, которые прошли за перегородку. Конвой встал по краям, готовый пресечь попытку общения между собой.

Ягода всмотрелся в заполнившую зал публику, надеясь увидеть Сталина. «Не мог не явиться, для него процесс — захватывающее зрелище. Я бы на его месте не отказал себе в удовольствии лицезреть спектакль-фарс. Где прячется, в какой ложе, за какими шторами?»

Среди зрителей заметил вальяжного Алексея Толстого, в неизменном пиджаке-букле Илью Эренбурга, артиста Ивана Москвина, летчика Валерия Чкалова, кому Сталин хотел поручить руководство НКВД, но легендарный пилот поблагодарил за высокое доверие и отказался от ответственного поста, сославшись на любовь к авиации.

«Должны быть представители прессы не только центральных газет, радио, но и зарубежные разбойники пера. Интересно, что напишут, какими представят нас стране, миру. Без всякого сомнения, обольют с ног до головы грязью, смешают с помоями».

Процесс начался с зачитывания обвинительного заключения. Председатель спросил подсудимых: признают ли себя виновными? За загородкой по очереди вставали, отвечали утвердительно. Лишь бывший заместитель наркома иностранных дел Крестинский заявил, что не был троцкистом, о блоке впервые услышал на следствии, не совершал ни одного вменяемого ему преступления, не работал на германскую разведку. Ответ оглушил членов коллегии, которые были уверены, что интеллигентный высокообразованный обвиняемый хорошо заучил, что говорить.

Первым от шока в себя пришел Вышинский. Прокурор вскочил, точно подброшенный невидимой силой. Занес над головой кулак, будто собрался обрушить его на посмевшего не согласиться с обвинением.

— Как только повернулся язык заявить о невиновности? Во время следствия полностью согласились со всеми предъявленными обвинениями. Ваше признание зафиксировано в протоколе, подписано вами на каждом листе. Что заставило сейчас заявить диаметрально противоположное?

Крестинский с олимпийским спокойствием уточнил:

— Меня вынудили к признанию, сейчас, пользуясь представленной возможностью, говорю правду.

Ответ окончательно вывел Вышинского из спокойствия.

— Отчего лгали без зазрения совести, которую давно потеряли?

— По не зависящим от меня причинам. До суда не имел возможности отмести ложные обвинения.

Крестинский был готов к словесной дуэли со слугой, точнее, рабом, богини правосудия Фемиды, но прокурор и судейская коллегия на какое-то время потеряли дар речи. После затянувшейся паузы, Ульрих объявил перерыв, хотя было преждевременно назначать его, заседание длилось чуть больше часа.

Члены суда покинули сцену, зрители поспешили в фойе, курительную комнату делиться впечатлением об увиденном, услышанном. На сцене под наблюдением бдительной охраны остались лишь подсудимые, которых стало на одного меньше — возмутителя спокойствия увели.

«Что будет с бунтарем? — думал Ягода. — Отказ от обвинений — плевок против ветра, равносилен самоубийству. Правдолюбцу не позавидуешь. Уж не тронулся ли умом? Надеялся, что инцидент выйдет за стены Дома Союзов, попадет в стенограмму, станет известен в мире? Глупец. Стенографисты прекрасно знают, что записывать, а что нет, прессе заткнут рот, публика из страха не будет болтать о случившемся».

Бывшему главе карательных органов было известно, какими способами получают нужные следствию показания и признания вины.

Перерыв затягивался. Наконец заседание возобновилось. Вернувшаяся публика сразу обратила внимание на изменение в облике и поведении Крестинского, который прятал взгляд, сильно сутулился, был не в силах унять в руках дрожь. Получив слово, глухо заговорил:

— Приношу глубочайшее извинение за непродуманное заявление… Без каких-либо оговорок полностью признаю все предъявленные обвинения… Не мог сделать это раньше по причине ложного чувства стыда и царящей в этом зале обстановки… Глубоко сожалею, что не нашел в себе мужества стать честным перед самим собой, партией… Готов понести полную ответственность за измену народу, Родине…

Крестинский с трудом выдавливал из себя слова, делал большие паузы, точно собирался с силами.

Ягода слушал лепет истинного большевика и понимал, что его заставили покаяться, выучить текст раскаяния не только угрозами.

«Сильно приструнили. Работали умело, профессионально — на лице и, без сомнения, на теле не оставили следов. Показали, где раки зимуют, вывернули наизнанку. Не знай его прежде, решил бы, что подменили».

Один из членов суда уточнил у Крестинского:

— Согласны признать и связь с германской разведкой, сотрудничество с ней во время вашей службы в советском посольстве в Берлине, получение за измену большой суммы марок?

Затравленно смотревший Крестинский кивнул.

Ягода продолжал размышлять: