Читать книгу - "Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык"

Подполковник 46-го пехотного полка Кемпбелл писал своему брату Арчибальду перед началом бомбардировки о необходимости сосредоточения огня артиллерии на этом пункте русской позиции, понимая его громадное значение в системе обороны города. Он считал необходимым массировать не менее половины батарей союзников против Малахова кургана. При этом навесной огонь мортир должен быть нацелен на уничтожение живой силы в укрытиях, а настильный полевых и морских орудий — на разрушение укреплений, и продолжаться до той поры, пока они не сравняются с землей.

Русские офицеры чувствовали, что приближается что-то решающее. Но жизнь на бастионах продолжалась и под огнем: «У неприятеля, как и у нас, чувствовался недостаток в снарядах, но он уже не щадил их — ни в этот, ни в следующие дни. Бомбардирование открывалось залпами; потом, в продолжение нескольких часов, неустанно раздавался батальный огонь артиллерии и рокот штуцерных; канонада более и более усиливалась, потом делалась реже и наконец, после полудня, почти совершенно замолкала. Этот довольно правильный перерыв длился от двух до трех часов, пользуясь чем гарнизон успевал с какою-то лихорадочною торопливостью навозить снарядов на батареи, убрать убитых и раненых, поужинать большею частью Сухарями с водою, другие же лакомились варевом, которое приносили на бастионы под градом пуль неустрашимые матроски».

^{Блиндаж Третьего бастиона после оставления русскими войсками. Фотография Дж. Робертсона. 1855 г.}

Артиллерия противника не только разрушала батареи — она прикрывала саперов, которые вели непрерывные инженерные работы в непосредственной близости от русских позиций: «На рассвете мы увидели, что французы вероятно, всю ночь работали, потому что траншеи их подвинулись вперед на порядочное расстояние. Мы конечно в эту ночь не думали делать вылазки, так как все силы были употреблены на исправления».

Вскоре саперы Подвели апроши почти вплотную к русским позициям. Можно утверждать, что честь взятия Севастополя саперы на равных делят с артиллеристами и пехотой, которой отводилась роль разящего в упор кинжала, добивающего уже раненого противника: «Сближение неприятельских подступов почти к самым рвам наших зерков, неисправимые повреждения оборонительной линии, а главное — причиняемый огнем неприятеля гарнизону урон, который возрастал при необходимости все большего и большего увеличивания числа рабочих, убедили главнокомандующего в совершенной необходимости прекратить дальнейшее, уже бесполезное, пролитие крови, оставя неприятелю Севастополь, превращенный в груду камней и пепла; но очищение это, в виду стотысячной неприятельской армии, коей подступы уже, так сказать, касались наших укреплений, представляло величайшие затруднения и требовало выбора особо благоприятного для того времени».

Но это была только лишь начало. С каждым днем сила обстрелов нарастала, росла их эффективность. Гарнизон Севастополя начал терять не только людей, но и моральные силы: «Ежедневный урон наш в этот период времени простирался: в первый день до 1500 человек, в следующие затем по 1000, а с 10-го по 24-е августа от 500 до 600 человек в сутки».

Дальше все было только хуже: «Следующие дни бомбардирование возобновлялось с каждым рассветом, причиняя нам все более и более вреда. Свежо насыпанный вал не мог долго устоять бомбам; каждый день образовывались у нас бреши, которые мы на день забрасывали мешками с землею; потеря людей, наконец, была страшная! Так однажды, я только что поставил к одному орудию 5-ть человек солдат, как английская граната убила разом всех пятерых. Тут признаюсь, роптал я на судьбу, отчего я остался жив, отчего меня не убило вместе с моими товарищами!..

Столь страшное бомбардирование продолжалось без малейшей остановки целых 9-ть дней до 13 августа включительно. Каждый день мы ожидали штурма и теряли все более надежду отбить его, или хоть даже несколько часов удержать атакующего нас неприятеля, при таких разрушенных верках и такой ежедневной потере людей из нашего гарнизона».

Союзники неоднократно меняли цели, стремясь накрыть огнем все, что могло помешать им при штурме. Чем ближе подходил этот день, тем более интенсивным становился обстрел: «… с 24-го августа атакующий усилил до невероятной степени бомбардирование и канонаду, потрясая и сокрушая наши верки на всей оборонительной линии, то залпами со всех своих батарей, то беглым артиллерийским огнем».

Казалось, что какой-то невидимый режиссер виртуозно управлял игрой оркестра из сотен орудийных стволов, чья кошмарная музыка не смолкала сутками. Наиболее употребимое слово, которые используют участники этих событий при описании происходившего на Севастопольских бастионах в эти дни — это «ад», «адский». Действительно, иногда людям казалось, что небеса разверзлись и все силы небесные спустились на землю, забирая с собой то одну, то другую солдатскую душу: «Адский огонь этот, направляемый в амбразуры и мерлоны, ясно показал намерение врага демонтировать наши орудия, осыпать валы и затем уже штурмовать город. Не было никакой возможности исправлять окопы и потому ограничивались насыпкою земли только на пороховые погреба и блиндажи.

Брустверы, обрушиваясь, заваливали рвы, мерлоны рассыпались; должно было беспрерывно расчищать амбразуры: артиллерийская прислуга гибла во множестве и едва успевали возобновлять ее.

Потеря в это время была чрезвычайная: с 24-го по 27-е августа выбыло из строя: штаб-офицеров — 4, обер-офицеров — 47 и нижних чинов (кроме артиллерийской прислуги)- 3917».

Говорить о точности подсчета потерь сложно. При одинаковом описании ситуации, количество покинувших строй по причине смерти, ранения или контузии, у разных авторов разнится, иногда очень существенно: «Ад свирепствовал над Севастополем: не было закоулка, безопасного от выстрелов, почти все блиндажи были разбиты. Только ночь приносила — не отдых, а облегчение: по крайней мере, неприятель не мог целиться вернее. К несчастью, на второй же день бомбардирования, бомба упала на транспорт «Березань», нагруженный спиртом, и он горел всю ночь, ярко освещая бухту и весь город; союзники разумеется воспользовались этим. Пылающий транспорт угрожал зажечь мост, — только необыкновенные усилия флотских команд отвратили опасность: судно было потоплено.

Но уже взрывы и пожары следовали один за другим: пороховые погреба осыпались снарядами. Предсмертные часы Севастополя наступали: на следующий вечер, за взрывом погреба, запылал фрегат «Коварна», нагруженный двумястами бочками спирта. Около полуночи ракета взорвала шаланду, подплывавшую к берегу с грузом пороха: оглушительный взрыв этот сотряс все, что еще не было разрушено.

Но все эти взрывы казались ничтожными в сравнении с тем преисподним погромом, который выносил город каждую минуту: в три дня он почти в упор принял на себя 150000 артиллерийских снарядов и несметное число пуль, и лишился 7560 человек храбрых защитников, убитыми и ранеными».

Погосский, как человек гражданский пишет, конечно, слегка высокопарно, но суть подметил правильно — постепенно возможность дальнейшего сопротивления гарнизона крепости ослабевала: «…с утра загремела последняя адская бомбардировка. Слова Хрулева сбывались; город был засыпан снарядами; бомбы, гранаты, ядра во всех направлениях сновали около нашей батареи; здание тряслось от взрыва бомб, особенно когда они лопались в воде, а под нами в погребах было 500 пудов пороха и куча снарядов, одна искра могла зажечь их».