Читать книгу - "Годы и войны - Александр Горбатов"

— Так напиши отцу, — сказал я, — пусть приедет сам или пришлет кого-нибудь к нам за лесом. Видите, сколько здесь леса? Будем рубить, будем грузить уходящий от нас порожняк и тем облегчим горе шахтеров.

Окружающие поддержали мое предложение, а офицер сказал: «Сегодня же напишу отцу».

За множеством дел я забыл этот разговор. Вспомнил о нем лишь тогда, когда мне доложили:

— Прибыла делегация из Донбасса.

Через минуту передо мной, вытянувшись по-солдатски, стояли три делегата. Двое из них были убеленные сединой кондовые шахтеры, десятки лет тяжелого труда оставили на их лицах глубокие морщины; третий был значительно моложе.

Я усадил их на табуретки, пригласил к себе члена Военного совета генерала Коннова, предложил делегатам закурить (сам я никогда не курил, но для особо симпатичных посетителей у меня всегда имелась пачка хороших папирос), попросил жену — она сопровождала меня по фронтовым дорогам — приготовить нам чай и завтрак.

Когда пришел товарищ Коннов, я познакомил его представителями Донбасса двумя рабочими и инженером, пригласил всех в столовую, познакомил там «повариху» — мою жену — с гостями, предложил ей зачислить их на довольствие, включая 100 граммов «жидкого топлива».

За завтраком гости рассказали о положении в Донбассе, об энергии, с какой советские люди взялись за восстановление разрушенного, несмотря на скудный продовольственный паек и недостачу самого необходимого. Несмотря на то что у рабочих не было красноречия, мы глубоко почувствовали горе Донбасса, так они своими простыми словами затронули наши сердца.

На мой вопрос: «Какой нам нужен лес?» — одновременно ответили все трое:

— Какой угодно, лишь был бы толщиной двадцать сантиметров и больше.

Дело было такое для них важное, что мне показалось, будто делегация в три человека очень уж мала, и я спросил:

— Что же вы приехали втроем?

Но они поняли меня иначе: что их делегация слишком велика. Они переглянулись между собой, как бы спрашивая один другого, кто будет отвечать на этот вопрос. Самый старший из них ответил:

— Мы слезы уже выплакали. Думали, что у одного не хватит слез, чтобы упросить вас помочь нам, вот мы и приехали не один, не два, а втроем.

Этот трогательный ответ нас сильно взволновал. В шутку, но сквозь слезы я сказал:

— Да, неважного вы о нас мнения, — и, обращаясь уже к члену Военного совета, спросил: — Ну, как вы думаете, Иван Прокофьевич, поможем шахтерам?

— Да, помочь бы надо. Но вот беда: категорически запрещено вывозить лес.

Об этом запрете я не знал и слышал в первый раз. Новость меня сильно озадачила. На лицах наших гостей было видно отчаяние. Какое-то время мы чувствовали себя, как на похоронах, и все молчали.

Я в это время думал: «Что же делать? Нарушить запрет — дело слишком плохое. Отказать шахтерам в их просьбе — тоже нехорошо». Я вспомнил, сколько вырублено у нас леса за войну, а здесь у меня перед главами были большие массивы спелого леса.

Обращаясь к члену Военного совета, я сказал:

— Иван Прокофьевич! Дело это необычное. Давай решим так: будем считать, что ты мне ничего не говорил об этом постановления, а я о нем не знаю. Лес мы срубим и отправим возвращающимся порожняком в Донбасс под видом, будто собираемся строить оборонительные рубежи в нашем тылу. На железной дороге никто на этот груз не обратит внимания, и лес благополучно дойдет до назначению. А если уж что и случится, всю вину я возьму на себя.

Коннов ничего на это не сказал, но еле заметно кивнул головой.

В короткий срок мы свалили необходимый лес, что был ближе к железной дороге. Погрузку производили главным образом между полустанками и разъездами. Только успели отправить около пятидесяти тысяч кубометров, как наступил час расплаты.

Мне доложили о прибытии другой «делегации» — но уже из Москвы. Трудно сказать, каким путем узнали там, — должно быть, через Военный совет фронта.

Прибывших из Москвы было тоже три человека. В штабе армии боязливым шепотом передавалась весть, что они явились по вопросу о лесе от самого Сталина.

Настало время уединиться с гостями и исповедоваться перед ними, как я дошел до жизни такой, что нарушил постановление правительства.

Перед началом объяснения я на какое-то мгновение подумал: бывает ведь и ложь во спасение. Но на ложь я не пошел.

Наша интимная беседа длилась четыре часа, я рассказал все начистоту, как было, начиная с полученного офицером письма. Рассказал о прибытии делегации. Сказал и о том, что генерал Коннов меня предупреждал, а я решил помочь шахтерам на свою ответственность. (Умолчал, конечно, лишь о кивке Коннова.)

Отвечая на вопросы, пришлось рассказывать всю мою биографию с детства — и о пребывании на Колыме, и об обвинении меня во всех страшных грехах тоже.

В результате беседы у меня осталось хорошее впечатление от председателя, человека лет шестидесяти, и очень плохое — от двух остальных.

Вопреки мнению окружающих я верил в благоприятный исход дела. Правда, моя всегда выдержанная жена была на этот раз в панике, но я подшучивал: «Пуганая ворона куста боится».

Ожидание решения было долгим и мучительным. Я о многом передумал. Наконец, как было договорено, председатель тройки позвонил мне по ВЧ:

— Докладывал Сталину, он выслушал внимательно. Когда доложил, что вас предупреждал генерал Коннов, он спросил, от кого я это узнал. И когда я доложил, что от самого Горбатова, Сталин удивленно переспросил: «От самого Горбатова?» — а потом добавил: «Да, это на него похоже. Горбатова только могила исправит» — и в заключение сказал: «Преступление налицо, но, поскольку, как вы говорите, он не преследовал личной выгоды, на деле надо поставить точку».

Обрадованный, я поблагодарил председателя тройки. (К сожалению, забыл фамилию этого хорошего человека, а больше его не встречал.)

Позднее мне передавали, что шахтеры, услышав, что возникло дело о лесе (ведь запрашивали и их городской партийный комитет), сильно беспокоились за меня, а узнав о благополучном конце всей истории, установили мемориальную доску с благодарственной надписью 3-й армии за оказанную помощь.

Присматриваясь к плацдарму за рекой Нарев, захваченному в первых числах сентября левым соседом, 48-й армией, мы часто говорили между собой о том, что будет целесообразнее — захватывать ли нашей армией новый плацдарм или наступать вместе с соседом с уже имеющегося плацдарма.

Каждый вариант заключал в себе выгоды и невыгоды.

Выбирая сами район для форсирования реки и определяя сами время начала операции, мы могли бы воспользоваться преимуществами, которые дает внезапность. Однако эта выгода исчерпается в течение первого дня (может быть, и первых часов) боя, а потом нам придется очень трудно, ибо много сил и средств будет уже затрачено на форсирование.