Читать книгу - "Петр Столыпин. Крестный путь реформатора - Виктор Воронин"

И еще одно свидетельство не позволяет счесть историю с Муравьевым, не относящейся к последующим событиям. Дворник, находившийся у ворот дома рядом с охранным отделением, видел Муравьева за час до странного самоубийства входившим в помещение охранки. С ним никого не было, и ничто не показывало, чтобы он был арестован и доставлен в охранное отделение. Возможно, на Бульварно-Кудрявской произошло убийство, а Муравьев входил в состав секретной агентуры и был убит из-за нежелания продолжать выполнение поручения по работе с Богровым?

Все эти загадочные факты в дальнейшем так и не получили объяснения.

Но за исключением неприятного инцидента у Кулябко, остальное давало все поводы для оптимизма. Меры охраны были приняты действительно беспрецедентные, и можно было быть уверенными, что в условиях тотального контроля никто не осмелится думать о проведении покушений.

Не считая местных, только командированных из других городов агентов-охранников было более 450, каждый маршрут передвижения царя обеспечивали от 220 до 350 охранников под командованием нескольких жандармских офицеров, все сколько-нибудь подозрительные лица были взяты под плотное наблюдение, каждый объект высочайшего посещения был тщательнейшим образом обследован.

Вопросам безопасности императора уделялось такое внимание, что даже генерал-губернатор счел необходимым обратиться со следующим специальным воззванием к населению: «29 сего августа Государь Император с Государыней Императрицей и августейшей семьею осчастливят своим посещением г. Киев.

Прибывают Их Императорские Величества в 11 часов утра на ст. Киев 1-й и пробудут в г. Киеве несколько дней.

Местные власти своевременно объявят и примут все надлежащие меры, необходимые для обеспечения общественного порядка, свободы движения и проезда по улицам. Выбегать навстречу к царскому экипажу, бросать цветы и подавать прошения при проезде по улицам воспрещается. Находящим необходимость прибегнуть к царской милости будет открыт доступ для подачи всеподданнейших прошений в императорском дворце, где в особо отведенном помещении прошения будут приниматься дежурным флигель-адъютантом.

Будучи уверен, что властям не придется прибегать к мерам строгости, применяемым лишь в случаях нарушения порядка, я обращаюсь к верноподданнической преданности всех благомыслящих киевлян и прибывших в г. Киев на сии высокоторжественные дни и прошу содействовать должностным лицам в поддержании необходимого порядка путем неуклонного следования требованиям, предъявляемым сими последними лицами. Только при таком отзывчивом отношении населения к мероприятиям властей могут быть вполне обеспечены достойная встреча Их Императорских Величеств и радостное проведение предстоящих торжественных дней».

Ничто не предвещало неожиданностей, но она появилась в лице 24-летнего помощника присяжного поверенного Богрова. Прежде чем изложить, с чем Богров пришел к начальнику охранки, следует рассказать об этом типичном продукте периода разложения российского общества и утраты им нравственных ориентиров (эпоха эта известна под красивым, но лживым названием Серебряного века).

Богров происходил из богатой и известной в Киеве еврейской семьи. Его дед был известным писателем ассимиляторского направления, автором популярных произведений на русском языке «Записки еврея» и «Еврейский манускрипт. Перед драмой». В конце жизни он принял православие, его сын — отец Богрова (как и внук) — остался формально иудейского вероисповедания, но семья была совершенно нерелигиозной, а единственным языком общения был русский. По одним документам, Богров числился Дмитрием Григорьевым, по другим — Мордко Гершковым (позднее в приговоре суда будут фигурировать одновременно два имени), но сам он использовал исключительно первый вариант.

Отец Богрова был влиятельным в Киеве присяжным поверенным и крупным домовладельцем. Он владел большим домом на Бибиковском бульваре, 4 (уцелел до нашего времени, сами Богровы жили в квартире 7 на втором этаже), который приносил стабильный доход. Его общее состояние оценивалось в полмиллиона рублей, что позволяло широко участвовать в благотворительной деятельности. По взглядам Богров-старший был умеренным либералом и сочувствовал партии кадетов.

Богров закончил элитную киевскую Первую гимназию, в которую лиц иудейского вероисповедания принимали только в исключительных случаях (понятно, что сына влиятельного адвоката и богатого домовладельца это ограничение никоим образом не касалось). О любопытном психологическом штрихе к портрету будущего убийцы премьера рассказал писатель Константин Георгиевич Паустовский, учившийся с ним в одной гимназии: «Против приготовительного класса был физический кабинет. В него вела узкая дверь. Мы часто заглядывали на переменах в этот кабинет. Там скамьи подымались амфитеатром к потолку. В физический кабинет водили на уроки старшеклассников. Мы, конечно, кишели в коридоре у них под ногами, и это им, должно быть, надоело. Однажды один из старшеклассников, высокий бледный гимназист, протяжно свистнул. Старшеклассники тотчас начали хватать нас, кишат, и затаскивать в физический кабинет. Они рассаживались на скамьях и держали нас, зажав коленями. Вначале нам это понравилось. Мы с любопытством рассматривали таинственные приборы на полках — черные диски, колбы и медные шары. Потом в коридоре затрещал первый звонок. Мы начали вырываться. Старшеклассники нас не пускали. Они крепко держали нас, а самым буйным давали так называемые "груши". Для этого надо было винтообразно и сильно ковырнуть большим пальцем по темени. Это было очень больно. Зловеще затрещал второй звонок. Мы начали рваться изо всех сил, просить и плакать. Но старшеклассники были неумолимы. Бледный гимназист стоял около двери.

— Смотри, — кричали ему старшеклассники, — рассчитай точно!

Мы ничего не понимали. Мы выли от ужаса. Сейчас будет третий звонок. Назаренко (классный надзиратель. — Авт.) ворвется в пустой приготовительный класс. Гнев его будет страшен. Реки наших слез не смогут смягчить этот гнев. Затрещал третий звонок. Мы ревели на разные голоса. Бледный гимназист поднял руку. Это значило, что в конце коридора появился физик. Он шел неторопливо, с опаской прислушиваясь к воплям из физического кабинета. Физик был очень толстый. Он протискивался в узкую дверь боком. На этом и был построен расчет старшеклассников. Когда физик заклинился в дверях, бледный гимназист махнул рукой. Нас отпустили, и мы, обезумевшие, помчались, ничего не видя, не понимая и оглашая рыданиями физический кабинет, к себе в класс. Мы с размаху налетели на испуганного физика. На мгновение у двери закипел водоворот из стриженых детских голов. Потом мы вытолкнули физика, как пробку, из дверей в коридор, прорвались у него между ногами и помчались к себе.

К счастью, Назаренко задержался в учительской комнате и ничего не заметил. Старшеклассникам удалось всего раз проделать над нами эту предательскую штуку. Потом мы были настороже. Когда старшеклассники появлялись в коридоре, мы тотчас прятались к себе в класс, закрывали двери и загораживали их партами.

Развлечение это, стоившее нам стольких слез, придумал бледный гимназист. Его звали Багров (в некоторых источниках фамилия пишется через «а». — Авт.). Несколько лет спустя он стрелял из револьвера в Киевском оперном театре в царского министра Столыпина».