Читать книгу - "Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши"

кончик носа у нее были розовые. На вид ей было под пятьдесят, но по работе в больнице я знала, что светлокожие европейские женщины стареют быстрее индианок.

С минуту мы рассматривали друг друга. Она не сводила глаз с моего лица. Может, искала во мне черты своего мужа. Бог знает. В какой-то момент мне показалось, что она едва заметно кивнула, но я могла ошибаться.

Распахнув дверь пошире, хозяйка свободной рукой одернула платье и, словно я просто зашла к ней в гости, произнесла:

– Я заварю чай.

В передней я увидела лестницу, которая, вероятно, вела на второй этаж. Справа располагалась маленькая гостиная. Диван и два кресла стояли по сторонам каменного камина. Женщина закрыла дверь и жестом предложила мне сесть. Потом опустила голову и, извинившись, ушла готовить чай.

На каминной доске стояли фотографии в серебряных рамках. С одной из них глядел мужчина в британской военной форме с заломленным на правое ухо беретом. Под носом у него росли небольшие усы. Высокий лоб и впалые щеки походили на мои. Это было официальное фото, из тех, что делают в армии. Должно быть, его сделали сильно позже того снимка, что хранился у моей матери. Однако сразу было понятно, что это более зрелая версия того же человека. Годы определенно взяли свое.

Я стала рассматривать следующий снимок. Тот же мужчина, только моложе, в футболке и плавках лежал на песчаном пляже, подперев голову рукой. Он улыбался маленькой девочке, которая сидела к камере спиной. На вид ей было года три – столько же, сколько мне, когда отец уехал из Индии. Этой девочкой могла бы быть я. Я вдруг так затосковала по нему, что заболело в груди. На голову девочка натянула панамку. Мальчик лет пяти-шести, в одних шортиках, лежал, положив голову на ноги мужчины, и косился на фотографа, которым, должно быть, выступала женщина, что встретила меня в дверях. Часы на каминной полке отметили полчаса.

– Брайтон-бич.

Я резко обернулась. Женщина опускала поднос с чаем на журнальный столик.

– Детям там нравилось. – Она оправила сзади платье и села. – Оуэну тоже.

Она налила мне чашку чая и, взяв ее вместе с блюдцем обеими руками, протянула мне.

Казалось, мне все это снится. Эта женщина, приглашение выпить чаю, часы. Меня словно околдовали.

Я взяла у нее чашку и присела на краешек кресла.

– Я боялась, что вы однажды придете. – Не глядя на меня, она стала наливать чай в свою чашку. – И отчасти надеялась, что этого никогда не случится. – Она глянула на меня, в глазах стояли слезы. – Я не знала о вас и вашей матери. – Она снова отвела глаза. – Вернее, не совсем так. Я догадывалась. Чем дольше он оставался в Индии, тем более отстраненными становились его письма. Нужно было что-то придумать, чтобы он вернулся домой. И я сочинила предлог. Сказала, что не справляюсь с сыном и ему нужна отцовская рука. Что если Оуэн не вернется, я отправлю Алистера в военное училище. И он вернулся домой. К семье. – Она сделала глоток.

К семье? А как же моя семья? Как он посмел бросить нас ни с чем, когда сам, похоже, вовсе неплохо жил в Лондоне? Дом, район, обручальное кольцо на пальце его жены… А нам с Раджатом на дни рождения присылал жалкие гроши? Чашка застучала о блюдце. Руки у меня дрожали от гнева.

– Вернулся он другим человеком. Стал чужим. Конечно, детям он обрадовался. Но мне… Что ж, мы переехали, потом еще раз. Надеялись, что поможет смена обстановки. И в итоге все вернулось на круги своя. Дети ходили в школу. Люси посещала уроки танцев. Алистер учился играть в крикет.

Она отставила чашку на стол и руками разгладила подол платья.

– Но однажды я нашла банковские чеки. И фотографию двоих детей. Малыша и девочки лет двух, полагаю, это были вы. Сначала я все отрицала. Потом резко возненавидела его. И вашу мать. Я сожгла его одежду, книги и армейские документы. Сыну и дочери ничего не оставила. Как он мог обмануть не только меня, но и своих детей? Почему любовь к нам не заставила его взять себя в руки?

Я больше не могла ее слушать. Чай остыл. Я встала и поставила чашку на стол. Руки сжались в кулаки.

– Где он?

Она посмотрела на стоявшее на камине фото постаревшего Оуэна.

– Умер семь лет назад. От рака.

В Индии дхоби лупят мокрым бельем о камни, чтобы выбить из него грязь, – шлеп-шлеп! И так же точно шлепнуло у меня в голове, когда жена отца сообщила, что его больше нет. Он умер в год, когда мне исполнилось шестнадцать. Я столько лет его ненавидела. И чего ради? Я даже трусом не могла его обозвать. И извинений получить мне было не от кого.

– Но я двадцать лет получала от него письма.

Женщина прикоснулась к воротнику платья.

– Обнаружив чеки и осознав, что он посылал вам деньги, я пришла в ярость. Ведь все это можно было потратить на наших детей. – Жена отца промокнула губы салфеткой. – А потом я подержала его в руках. Ваше фото. Должно быть, Оуэн большие деньги за него заплатил. На обороте я прочла ваши имена. Сона. Раджат. Вы существовали. И я не могла больше прятаться от этого факта. Ни один ребенок не заслуживает, чтобы его бросили. Я подумала о том, сколько лет вы росли без отца. Пыталась убедить себя, что ваша мать давно вышла за другого. Что у вас все же мог быть отец. Но чем дольше я думала об этом, тем острее понимала, что снова себе лгу.

Ее глаза наполнились слезами, голос задрожал.

– Я вспомнила о собственных детях. Каково бы им пришлось расти без Оуэна? Даже если бы мы развелись и я снова вышла замуж, они знали бы, что отец их бросил. Они старше вас. Они бы это запомнили. И, наверное, тосковали бы по нему и ненавидели одновременно. – Она покрутила на пальце обручальное кольцо. – Думаю, я, наконец, смогла понять, что вы чувствовали. – Она посмотрела на меня увлажнившимися глазами. – Вы здесь, потому что хотели сказать ему, какая он скотина. И проверить, дороги ли ему до сих пор. Того же хотела я, когда он вернулся из Индии. Понять, любит ли он нас по-прежнему. – На ее платье от слез образовалось мокрое пятно.

Женщина посмотрела на фотографии на каминной доске.

– Он не имел права заводить новую семью. И, конечно, понимал это. Так было бы разумно, так было бы правильно. Но ведь по