Читать книгу - "После Аушвица - Ева Шлосс"

Литти удалось добраться до Лондона по визе, выдаваемой домашней прислуге. И хотя спасательная операция «Киндер-транспорт» для десяти тысяч еврейских детей стала довольно известной, несравненно большее количество людей, бежавших в Великобританию, сделали это под видом домашних слуг. Большинство из двадцати тысяч женщин, получивших такие визы, были не приучены к тяжелому труду, поэтому мучились от долгого рабочего дня и непосильных обязанностей. Литти ненавидела свою должность служанки и жила с надеждой на то, что после окончания войны муж заберет ее обратно к себе. К тому моменту он нашел другую женщину и никогда не проявлял ни малейшего интереса к судьбе бывшей жены.

Даже дедушка Рудольф и бабушка Хелен надеялись на отъезд в Англию. «Раз Сильви и Отто там, мы надеемся тоже получить визы», – сказала однажды бабушка моей маме. «Правда, это займет очень много времени», – волновался дедушка. Мама утешала их, говоря: «Я уверена, что вам дадут визы».

Втайне я мечтала поехать в Англию вместе с ними и воссоединиться с остальными членами семьи, но этому не суждено было осуществиться.

Папа осознавал, что нацисты стали представлять опасность с того момента, как Гитлер пришел к власти в 1933 году. С нами отец никогда не говорил об этом, но с тех пор подыскивал безопасное место для жизни, если вдруг оно понадобится. Как поставщик обуви, он совершал много поездок и контактировал со многими иностранными компаниями. Когда завод в Нидерландах заявил о прекращении своей деятельности, папа решил вложить средства в это предприятие и таким образом сохранить часть семейного капитала на тот случай, если мы будем вынуждены покинуть Австрию. Это казалось неплохой идеей: Южная Голландия была центром европейской обувной промышленности, и Нидерланды занимали нейтральную позицию в Первой мировой войне. Родители надеялись, что это положение сохранится и в случае новой войны. Но даже если бы ситуация не обострилась до предела, было понятно, что наша жизнь в Австрии изменилась навсегда. Родители решили, что пришло время уезжать.

«Теперь в Австрии плохо жить, – сказал нам папа, – но зато Голландия – прекрасная страна. Только подумай, Эви, там есть море, а еще много озер и рек, и по ним можно плавать на лодках». Эта мысль казалась мне соблазнительной. Австрию со всех сторон окружала суша, а мы с Хайнцем очень любили ездить к морю.

«Но почему ты должен ехать без нас?» – спрашивала я, пытаясь сдержать слезы.

Покидать дом было непросто, но еще больше нас огорчало то, что мы не могли ехать все вместе. Только папа мог получить рабочее место и постоянную визу. Мама, Хайнц и я имели право лишь погостить у него некоторое время в качестве временных жителей.

«Мы ненадолго расстанемся, – говорил он. – Мне предстоит очень много работать на новом заводе, но когда вы приедете, мы будем делать все, что захотите».

Мама объяснила, что мы планируем жить в Брюсселе, пока не получим визы, а папа будет работать на территории Голландии, в маленьком городке Бреда, и приезжать к нам на выходных.

Я пыталась не показать своего страха и недоумения. Отец выразил надежду на наше хорошее поведение и на скорейшую встречу. Обнимая и целуя нас, он сказал, что время пролетит быстро, и мы снова будем вместе. С этими словами он ушел.

Как я узнала впоследствии, все это произошло в самый последний момент. Вскоре, в сентябре 1938 года, из нацистских органов власти пришло письмо, требовавшее появления отца в Вене для учета имущества и передачи его фашистам. Но к тому времени он успел уехать.

Маму мучали переживания. Эсэсовцы налагали ограничения на сумму денег и количество вещей, которые евреям разрешалось вывозить с собой из страны. Я наблюдала, как все ценные вещи, так много значившие для нашей семьи, постепенно продавались. Однажды был продан наш столик с мраморной столешницей, на следующий день мы расстались с несколькими семейными реликвиями, которые перешли папе по наследству от его отца. Некоторые из этих вещей имели действительно высокую ценность, но мама не могла продать их за справедливую сумму: все знали, что евреи спешно расстаются со своим имуществом и им приходится соглашаться на самые низкие ставки.

Нацисты навсегда исказили нашу жизнь. Я видела, как изменились родители. Беззаботная мама, которая никогда не готовила обед, не мыла полов и не принимала важных решений, внезапно сделалась неузнаваемой. Дома все называли ее «овечкой», но с того момента, как уехал папа, груз ответственности за детей, за дом и за наше будущее всецело перенесся на ее плечи. Она действительно оказалась на высоте, демонстрируя нам, какой умной, деловой и сформировавшейся личностью была все это время.

Сперва она приступила к освоению новой профессии, чтобы нам было на что опереться. Немного поразмыслив, она решила пройти шестинедельный курс косметологов, и вскоре у нас дома появились различные крема и косметологические принадлежности. Мама оказалась неплохим знатоком в приготовлении кремов и лосьонов, но хуже умела их применять. Восковая депиляция бровей стала камнем преткновения для нее; она дрожала при мысли о том, что горячий воск нужно будет наносить на чье-то лицо, а затем резко сдирать его, и многие наши гости уходили домой с бровями, разными по толщине, или неестественно изогнутыми в бесконечном удивлении.

Как-то раз мы поссорились. Мама сказала, что нам придется взять лишь некоторую одежду, которую мы сможем положить в маленький чемодан, и мы тщательно планировали, что именно выбрать. Мне нужно было купить новое зимнее пальто, и, держась за руки, мы отправились в универмаг «Битман». Моим мнением при выборе одежды никогда не интересовались, и в этот раз мама также не собиралась советоваться со мной. Она обсудила детали покупки с продавцом, который принес мне ярко-оранжевое пальто с клетчатым беретом такого же цвета. Мое своеволие дало о себе знать. Этот наряд показался мне отвратительным, о чем я и сообщила: «Я не буду это носить!»

Мама пыталась переубедить меня, утверждая, что такие пальто и беретки – последний писк моды в Бельгии, а я пыталась ее переубедить, что мне это не подходит. Мы обе поступили по-своему: выбранная одежда была куплена, но я поклялась, что никогда в жизни ее не надену. В конце концов, мы пришли к компромиссу, но только тогда, когда мама покрасила пальто в синий цвет.

Теперь я уже сама мать и бабушка и, оглядываясь на прошлое, сознаю, как, должно быть, тяжело приходилось нашей маме в то время. Ее волнение еще усилилось, когда Хайнц пришел из школы с разбитым в кровь лицом. Мальчишки начали дразнить его по поводу еврейства, а потом толкнули и ударили в здоровый глаз. Учителя стояли рядом и не защитили его. Власть злобной толпы взяла верх над Австрией, и Хайнц стал одной из беспомощных жертв.

Мы, как могли, пытались утешить его; мама обтирала лицо, а я держала его руку и слышала, как он захлебывался от безутешных рыданий. Родители решили, что сын должен немедленно уехать, и пару дней спустя мы провожали Хайнца на вокзал. Мы знали, что папа встретит его в месте назначения, но мой двенадцатилетний брат выглядел очень маленьким и неуверенным, шагая по заполненной людьми платформе, с единственным чемоданчиком и сумкой, набитой книгами. Он казался слишком юным для того, чтобы отправляться в путь по Европе, но там, на вокзале, было много других детей еврейского происхождения, которые тоже готовились совершить путешествие в неизвестность.