Читать книгу - "Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953 гг. - Владимир Кузнечевский"

А еще и потому, что Сталин в эти годы был вынужден бороться сразу на нескольких фронтах:

– за личное политическое выживание в схватке с людьми из бывшего ближайшего окружения Ленина (а это были не только Троцкий, Зиновьев, Каменев, но и такие, как лично знавший Ленина И.Н. Смирнов[22], бросивший в 1932 году в узком кругу единомышленников фразу «Сталин думает, что на него не найдется пули», и др.);

– проводить коллективизацию и индустриализацию;

– обосновывать концепцию возможности победы социализма в одной отдельно взятой стране в условиях враждебного империалистического окружения и еще много чего, о чем в Октябре 1917-го никто даже никакого понятия не имел.

К этому времени генсек сосредоточил в своих руках всю полноту власти, брался за решение всех возникающих проблем одновременно. В принципе считал, что у него все более или менее получается. Но была одна сфера, которая требовала ежедневного профессионального внимания и которая пронизывала в буквальном смысле все поры жизни советского общества, – идеология. В ЦК остро ощущалась потребность в специальном руководителе, который бы занимался исключительно идеологическими вопросами. Исполнявший до сих пор эти функции Бухарин для такой работы уже не годился.

«Ценнейший теоретик партии» к 1934 году растерял все политические ориентиры. Будучи к этому времени главным редактором «Известий», но уже седьмой год как выведенный из состава политбюро ЦК, он не был посвящен в вопросы высшей политики. И хоть и видел, что с учением его единомышленника академика Покровского происходит что-то не то, тем не менее продолжал действовать в прежнем ключе. 21 января 1936 года публикует в возглавляемой им газете статью, где утверждает, что русские до 1917 года были «нацией Обломовых», а само слово «русский» употребляет как синоним слова «жандарм». Автор статьи в буквальном смысле задыхался от презрения к коренному населению страны: «Эта расейская растяпа! Эти почти две сотни порабощенных народов, растерзанных на куски царской политикой! Эта азиатчина! Эта восточная лень! Эта неразбериха, безалаберщина, отсутствие элементарного порядка!»

Как заметил в 1990-х годах в одной из своих работ известный литературовед и великолепный публицист Вадим Кожинов (1930–2001), «Бухарин не замечал, или не хотел замечать, что в стране уже начался коренной поворот» в области идеологии[23]. Но что-то все ж таки его тревожило, и 27 января 1936 года он решил отмежеваться от идей Покровского и опубликовал в «Известиях» объемную статью «Нужна ли нам марксистская историческая наука? (О некоторых существенно важных, но несостоятельных взглядах тов. М.Н. Покровского)». Однако ему тут же дали понять, что он опоздал и уже не является «любимцем всей партии».

В тот же день другая главная партийная газета «Правда» публикует постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР о создании специальной комиссии под руководством Жданова «для просмотра, улучшения, а в необходимых случаях и для переделки уже написанных учебников по истории». Были опубликованы также «Замечания» Сталина, Жданова и Кирова по поводу конспекта учебника по истории СССР от 8 августа 1934 года. А передовица «Правды» разъяснила смысл этих документов, призывая историков к борьбе «с антиленинскими традициями школы Покровского и в методе и в конкретной картине русской истории», к ликвидации присущих этой школе «полуменьшевистских полуцентристских идей и троцкистской контрабанды». СНК и ЦК указывали, что «задача преодоления этих вредных взглядов» имела «важнейшее значение для дела нашего государства, нашей партии и для обучения подрастающего поколения». «Пришло время… – писал в том же номере газеты один из членов конкурсной комиссии, – чтобы мы дали нашей молодежи учебники истории, готовящие ее к предстоящим великим боям на международной арене. История в руках большевиков должна быть конкретной наукой, объективной правдой и тем самым великим оружием в борьбе за социализм».

А через три дня, 30 января, редактируемая Л. Мехлисом (1889–13.02.1953) «Правда» публикует передовицу, в которой было написано, что «только любители словесных выкрутасов, мало смыслящие в ленинизме, могут утверждать, что в нашей стране до революции «обломовщина была самой универсальной чертой характера», а русский народ был «нацией Обломовых». Народ, который дал миру таких гениев, как Ломоносов, Лобачевский, Попов, Пушкин, Чернышевский, Менделеев, таких гигантов человечества, как Ленин и Сталин, – народ, подготовивший и свершивший под руководством большевистской партии Октябрьскую революцию, – такой народ называть «нацией Обломовых» может лишь человек, не отдающий себе отчета в том, что он говорит». Бухаринская статья была отождествлена с фашистской писаниной «в доказательство того, что русские даже не люди», и с ненавистью, которая «в первую очередь направляется на русский народ» именно потому, что клеветники великолепно понимали реальную роль этого народа в борьбе за превращение России в «великую пролетарскую державу». 10 февраля этот новый тренд в отношении исторической роли русского народа был усилен. В написанной Л. Мехлисом редакционной статье «Правды» «Об одной гнилой концепции» указывалось: «Партия всегда боролась против… Иванов, не помнящих родства», пытающихся окрасить все историческое прошлое нашей страны в сплошной черный цвет». Провозглашалось равенство в СССР всех народов, «от самых маленьких до самых больших», но при этом подчеркивалось, что «первым среди равных является русский народ, русские рабочие, русские трудящиеся, роль которых во всей Великой пролетарской революции, от первых побед и до нынешнего блистательного периода ее развития, исключительно велика».

В политбюро заходит разговор о секретаре ЦК, который бы занимался исключительно вопросами идеологии.

Вопрос крайней деликатности. Опыт Бухарина показывал, что таким секретарем мог быть только такой человек, которому Сталин доверял бы абсолютно. Выбор падает на С.М. Кирова – руководителя Ленинградской партийной организации. Но Киров, дав согласие стать еще одним секретарем ЦК, категорически отказался переезжать из Ленинграда в Москву и уж тем более заниматься вопросами истории. «Ну, какой же я историк?!» – заявил он Сталину. Да и вообще он хотел бы «вместе с ленинградскими товарищами успешно завершить вторую пятилетку в своем регионе».