Читать книгу - "Облака на коне - Всеволод Шахов"

невозможно, или возможно, если пройдёшь эти злосчастные пять метров до конца, но тогда и возвращаться уже не нужно. Саня уверенно подбадривает: «Вот, молодец, иди спокойно!» И ты чувствуешь, как колотится сердце, знаешь, что страх ещё не отступил, что в коленях неуверенность. Ты знаешь, что страх – это и соперник, и союзник, и с ним можно общаться. Шаги даются увереннее, и ты, краешком мозга, уже чувствуешь, что эта борьба кончится победой молодого тела, напружиненных мышц. Лихой задор захватывает тебя, когда твёрдый камень на последнем шаге дает возможность расслабиться. Теперь душа погружается в неслыханное наслаждение и купается в чём–то новом, чём–то светлом, и очаровательном.

Да, ты победил! Дальше тропа надёжная, ты уже не опасливо косишься в сторону обрыва, а открыто наслаждаешься видами. Саня стоит на вершине перевала и что–то выкрикивает. Горное эхо подхватывает и разносит во все стороны его звонкий голос. Ты ускорил шаг, ты хочешь увидеть, что там дальше. Ты стремишься… и вот… и вот тебя встречает озеро с необыкновенной сине–голубовато–зелёной водой и ты бежишь к нему, умываешься и пробуешь эту обжигающе ледяную воду на вкус.

11

– Коля, мы к тебе за… поддержкой, – напряжённый голос Почекина несколько удивил Николая. Он посмотрел и на двух его спутников – Кулагина и Коняшина.

– Да, Коля, ты теперь командир Эскадры… тебе «Вэ–шесть» передали в командование…

– Вить, давай уже, говори, что там задумали? – Николай попытался снять нависшее напряжение.

– Коля… Нет, не так. Товарищ Гудованцев! Как вы отнесётесь к идее написать письмо Сталину? – Почекин сглотнул. Николай на мгновение растерялся, но не показал вида: – Да что ты так официально… ведь не на партсобрании… вы, вообще–то, ко мне домой пришли.

В разговор вмешался Кулагин:

– Коля, ты ведь, наверное, следишь, что там с папанинцами происходит? Мы к этому вопросу привлекли всех наших товарищей.

И тут Николай понял, к чему они пытаются подвести.

– На спасение решили лететь? – почувствовал, что угадал, обрушился: – И я последним узнаю? Вот значит как?

– Коля, Коля, не кипятись! – Почекин выставил перед собой ладони.

– Думаете, мне такая мысль не приходила? – Николай подбежал к столу, схватил газету.

«Положение четырёх советских полярников станции… – Николай выхватывал самые тревожные фразы из перевода статьи лондонской "Таймс", – в настоящее время исключительно опасно… станция будет продолжать дрейф к побережью Гренландии… для советских учёных спасение было бы чудом… трудности, связанные с посадкой самолёта на ледяные торосы…»

Николай выдохся, посмотрел на притихшего Почекина, в довесок открыл разворот и газеты «Правда». Упавшим голосом зачитал:

«Разрыв льдины дрейфующей станции вносит в работу по снятию некоторые осложнения…»

– Так, ребята! – Николай уселся за стол, начал записывать: – Первое, нужно выходить на самый верх… Это правильно, к товарищу Сталину.

Почекин засуетился, достал из планшетки отпечатанный на официальном бланке Управления воздухоплавания документ и положил перед Николаем: – Вот!

«В ЦК ВКП/б, тов.Сталину. Совнарком СССР тов. Молотову…»

– Что? Уже и подписи собрали? Дёмин, Устинович, Лянгузов… целый иконостас из подписей, – Николай, тем не менее, с удовлетворением, заметил, что первой будет его подпись.

– Чтобы времени не терять, я подписи собрал и тебе решил готовую бумагу передать, – заискивающе проговорил Почекин, – в общем–то, никто не сомневался, что ты только «за».

– Так, ладно, – Николай опустил глаза, как бы не обращая внимание на слова Почекина, продолжил, – второе, сколько нужно времени, чтобы корабль подготовить?

Теперь заговорил Коняшин: – Так мы же готовились в Новосибирск лететь, для севера много чего уже есть.

– Третье, кто полетит? – Николай обвёл взглядом всех троих.

– Все, с кем начинали… я думаю, у тебя возражений не будет? – Почекин, вероятно, высказал мнение большинства пилотов Эскадры.

– Это я для себя вопросы пишу, – Николай решил держаться официально, – это тебе, товарищ Почекин, как ответ на начало разговора.

– Да, ладно тебе, Коля… – но всё же дальше Почекин говорил аккуратно. – Плохо что Нобиле уже уехал, он бы может чего дельного ещё посоветовал

– Дался тебе Нобиле, забыл, как он себя вёл после крушения «Италии»? – Николай заметил, как Почекин нахмурился. – То–то же! Сами разберёмся, не маленькие уже.

Николай быстро пробежался по тексту письма, выхватывая критические фразы:

«…Корабль находится в полной готовности к полёту на расстояние 7000 клм без посадки… всё оборудование приспособлено для совершения полёта при температуре до –45 градусов Цельсия… дирижабль может снять зимовщиков, не производя посадки… экипаж укомплектован и подготовлен к совершения такого полёта. Нужен только полярный штурман…»

– Да, в Мурманске промежуточную остановку надо организовывать, – Николай вслух подтверждал своё внутреннее согласие. – Да, и наше приспособление для подъёма людей и грузов… Хорошо, что неоднократно отрабатывали.

– Семь подписей есть, осталась восьмая, – Николай посмотрел на восторженные лица, макнул перо в чернильницу и поставил подпись напротив весомой, как ему показалось, строки «Командир Эскадры дирижаблей, инженер–пилот Гудованцев».

12

Сочинский санаторий, как ни старался, не мог отвлечь Панькова от тяжёлых мыслей.

Как же так ловко, оказывается, может в жизни происходить… Хлоп! – и ни с того ни с сего, ты уже не командир «Вэ–шесть»… а сколько лет на нём… от первого полёта до рекордов. И такое вот. Конечно, если уж так говорить, то Гудованцев достоин быть командиром Эскадры – напористый, авторитетный. Может быть… но…

Но обида жгла. Паньков подошёл ближе к воде. Сегодня море было неспокойно. Волны, набегая на небольшую полоску крупного песка, иногда приносили из глубин пустые раковины моллюсков. Паньков высмотрел, метрах в пяти от себя, раковину, величиной с кулак, и поспешил к ней, пока не нахлынула очередная волна. Схватил и отбежал ближе к сухим валунам. Присел на плоский камень, поставил раковину на обломок деревянной шлюпки.

Какая же она красивая! Паньков то поворачивал раковину, то приближал к ней лицо, то ощупывал пальцами острые рёбра спиралевидных завитков. Особенно поражала идеально гладкая розоватая внутренность. Это ж надо, живой организм жил там когда–то! Да, вот зародился микроскопическим существом, развивался, рос вместе с этим панцирем. Желеобразное создание! Надо же, всю жизнь таскает на себе это убежище, а потом умирает, исчезает… а красота остаётся. Паньков вспомнил, как прошлым летом в Подмосковье видел больших улиток на листьях лопуха. Тогда тоже удивился: хоботочки, усики, нога – всё было пластичным, желеобразным. Не поддавалось воображению, как природа создала и наделила таких существ силой. Что это – сгусток мышц или одна единая мышца? И только для того, чтобы существовать?

Паньков положил раковину на ладонь. Оценил вес – полкило будет. Прижал к уху – монотонный гул! Привет шлёт из прошлого… кто? тот, кто жил когда–то там внутри? Монотонный гул. Такой