Читать книгу - "Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Хелен Раппапорт"

Что касается Ольги, ее романтические мысли подростка были теперь неуклонно направлены значительно ниже рангом, к любимому офицеру Александру Константиновичу Шведову, капитану царского конвоя. В своем дневнике она зашифровала его аббревиатурой «АКШ». Его присутствие на дневных чаепитиях у тети Ольги были средоточием ее очень ограниченной светской жизни почти полгода. Эти встречи, где можно было просто повеселиться, были не более чем посиделки в компании симпатичных им избранных офицеров. Они танцевали под фонограф и играли в детские игры: кошки‑мышки, ладушки, прятки и догонялки. Все это происходило вроде бы под присмотром Ольги Александровны, но постоянно выливалось в шумную беготню и хихиканье, что приводило четырех сестер к непосредственному физическому контакту с мужчинами, с которыми они в ином случае никогда бы не имели такой близости. Это был очень странный и весьма извращенный вид общения, но ни мать, ни тетя не видели в этом ничего страшного. И вот русские великие княжны из императорской семьи, по возрасту почти взрослые, предавались инфантильным играм, а в конечном результате впечатлительная Ольга стала вздыхать по молодому человеку, который во всех других отношениях был ей совершенно не пара. «Сидела с АКШ все время и сильно влюбилась в него, — призналась она в своем дневнике 10 февраля. — Господи, помилуй! Видела его в течение всего дня, на литургии и вечером. Было очень приятно и весело. Он такой милый»^[727]. В течение нескольких недель после этого такие мысли и чувства стали постоянной частью ее жизни помимо уроков, прогулок с папой, времени, проведенного с мамой и с Алексеем, когда он молился перед сном. У нее были отлучки на денек к тете Ольге в Санкт‑Петербург, чтобы поиграть в детские игры и посмотреть с тоской на красивого усатого АКШ в лихой казачьей черкеске^[728].

Татьяна была расстроена, что пришлось пропустить так много во время празднования юбилея дома Романовых в Санкт‑Петербурге, не говоря уж о поездках к тете Ольге, где ее тоже ждали встречи с ее любимыми офицерами. Из‑за ее болезни (которой вскоре заразились также доктор Боткин и Трина Шнейдер) 26 февраля семья была вынуждена покинуть Зимний дворец и вернуться в Царское Село. Однако перед этим Татьяна попросила няню Шуру Теглеву позвонить по телефону Николаю Родионову и передать ему, что ей бы очень хотелось, чтобы некоторые из ее офицеров приехали и прошли мимо ее окна в Зимнем дворце, и она смогла бы по крайней мере увидеть их. Родионов и Николай Васильевич Саблин были только счастливы выполнить эту просьбу и вспоминали потом, как видели в окне закутанную в одеяло фигурку бедной больной девочки, которая кланялась им^[729].

По возвращении семьи в Александровский дворец Татьяну сразу поместили в карантин отдельно от сестер. Больше месяца она тяжело болела. 5 марта ее прекрасные длинные каштановые волосы пришлось коротко остричь. Правда, из них для нее же был сделан парик, чтобы носить, пока ее волосы не отрастут как следует (что и произошло примерно к концу декабря)^[730]. Татьяна долго пробыла дома взаперти с больной матерью, они ухаживали друг за дружкой, и только в начале апреля девушка наконец решилась выйти на балкон в комнате Александры, но совсем ненадолго: пока было слишком холодно, все еще лежал снег. Когда смогла уже выйти на улицу, она ужасно стеснялась своего парика. Однажды, когда они играли в игру со скакалкой в парке с Марией Распутиной и несколькими молодыми офицерами из Пажеского корпуса, к Татьяне с лаем подбежала собака Алексея. Татьяна зацепилась ногой за скакалку, споткнулась и упала. Во время ее падения, вспоминала Мария, все увидели, как «ее волосы вдруг свалились, и, к нашему удивлению, мы увидели, как парик упал с головы». Бедная Татьяна «предстала перед нами и теми двумя смущенными офицерами с голой макушкой, на которой торчали короткие, редкие волоски, только начинавшие отрастать». Это было ужасно унизительно, «одним прыжком Татьяна вскочила на ноги, схватила свой парик и бросилась к ближайшим деревьям. Мы видели только, как она покраснела от досады, в тот день она больше не появлялась»^[731].

Дневники Николая за время зимних месяцев 1913 года в Александровском дворце представляют собой подлинное свидетельство его личного активного участия в воспитании своих четырех дочерей вместо его постоянно больной жены. Вне зависимости от количества документов на его столе и встреч с министрами, аудиенций представителям общественности и военных смотров, которые заполняли его день в это время года, если они были у себя в Царском Селе, он всегда находил время для своих детей. История может постоянно клеймить его за то, что он был слабым и реакционным царем, но он был, без сомнения, самым образцовым из монархов‑отцов. Январь и февраль были особенными месяцами для него и для его дочерей. В это время он радовал их всех поездками в театр на балеты «Конек‑Горбунок», «Дон Кихот» и «Дочь фараона», в которых им довелось увидеть, как танцует Анна Павлова. Как старшей, Ольге (и Татьяне, пока болезнь не помешала ей) можно было посмотреть и другие постановки, например оперы «Мадам Баттерфляй», «Сказание о невидимом граде Китеже» и «Лоэнгрин» Вагнера, причем опера показалась Ольге особенно прекрасной и волнующей^[732]. Но в основном время с папой девочки проводили в парке, причем в любую погоду, в совместных энергичных прогулках, катании на велосипедах, помогали ему ломать лед на каналах, вместе катались на лыжах или на салазках на ледяной горке.

Иногда к ним присоединялся Алексей, если чувствовал себя получше. Правда, пока ему приходилось носить специально изготовленный сапог с суппортом. Девочкам очень нравилось быть вместе с отцом. Ходил он очень быстро, не дожидаясь отстающих, и они все научились быстро ходить, чтобы не отставать от него. Ольга, например, всегда шла ближе всех к нему с одной стороны, Татьяна — с другой, а Мария и Анастасия бегали взад и вперед перед ними, скользили по льду и бросались снежками. Всем, кто сталкивался с царем и его дочерьми в Александровском парке, было очевидно, как он горд своими девочками. «Он был счастлив, что люди восхищались ими. Казалось, его добрые голубые глаза говорят им: «Посмотрите, какие у меня замечательные дочери»^[733].